В последние два десятилетия страна прошла большой путь в сторону деиндустриализации, и не только в сфере промышленности, но и в структуре общества в целом. Реальность, данная нам в ощущениях, очевидна: структуры индустриального общества разлагаются на всех уровнях (от отмирания производства средств производства до трансформации системы образования) и замещаются структурами, характерными для традиционного (в нашем случае феодального) общества.
За прошедшие два десятилетия деградация еще не зашла так далеко, чтобы вообще разрушить городское общество. Но в некоторых сферах процесс идет быстрее, и в правящей «элите» (касте) уже зримо проступают феодальные черты. Если раньше кто — то рекомендовал человека на работу, его спрашивали: что он умеет? А теперь: он тебе кто? На место рациональной системы отбора кадров (тоже не идеальной, холодной и бездушной) пришла родственно — клиентельная, характерная для доиндустриальных отношений.
Вероятно, наши правители осознают, что по мере смещения страны в «третий мир» она деградирует социально. Соответственно, задача перехода к модернизации может читаться как надежда переломить тенденцию деградации, развернуть вектор движения страны от регресса к возвращению на путь модерного прогресса.
Апологеты Путина даже время от времени сообщают нам, что он могучим движением плеча уже свершил этот разворот. Сергей Кургинян с присущим ему театральным артистизмом несколько лет назад выразил эту мысль, изобразив на лице невероятное напряжение: «Путин напряг волю — Ы — ы-ы — и вытянул страну». Сегодня, полагаю, даже автор этой реплики понимает, что никуда Путин страну не вытянул, а операция «Ы» — чистый пиар. Не получилось вытянуть, но очень хочется. Их «модернизация» — надежда на разворот.
Но мир ушел вперед за это время, он стучится в постиндустриальное завтра. В глобальной экономической системе командует тот, кто впереди. А впереди тот, кто использует постиндустриальные структуры. Так задача модернизации переплетается с надеждой взнуздать еще и постиндустриальное, информационное нечто, как выразился в частном разговоре один чиновник администрации президента: «Войти в совет директоров корпорации „Планета Земля“».
Когда я слушаю наших замечательных руководителей, я поражаюсь, насколько демонстративно они игнорируют опыт недавнего прошлого. Так же, как и Медведев с Путиным, Горбачев с Андроповым воспринимали ускорение как преимущественно технологическую проблему. Сконцентрировать средства и купить на них современную технику, которая повысит производительность труда. Это ускорение зашло в тупик уже к 1987 году. И пришлось сменить «ускорение» на «перестройку», то есть техническую авторитарную модернизацию на социальные демократические преобразования. Оказалось, что без соответствующего социально — культурного «софта» технологический «хард» плохо работает. А деньги и время были потрачены[1].
Андропова и Горбачева трудно винить: Андропов честно признал, что не очень представляет себе, куда забрела страна, что «мы еще не изучили должным образом общества, в котором живем и трудимся»[2], а в начале реформ Горбачева никто в СССР еще не разбирался в ключевой проблеме реформ — проблеме постиндустриального перехода.
Индустриальное общество не может развиваться беспредельно, по ряду причин оно подходит к границам своего роста. Эта система слишком ресурсоемка и негибка, так как основана на принципах стандартизации и узкой специализации, «стискивающих» личность настолько, что она начинает протестовать.
Начиная с «бурных 1960–х» западное индустриальное общество начало перестраиваться в более гибкую систему с элементами постиндустриальных отношений. Технологическим символом этой перестройки стал персональный компьютер, сделавший центром переработки и распределения информации человека с компьютером, а не бюрократическую и корпоративную организацию.
СССР и его союзники недооценили значение широкого распространения персональных компьютеров и гражданских коммуникаций. Они по — прежнему рассчитывали на мощные вычислительные машины, к которым имел доступ ограниченный круг специалистов, то есть они исходили из представления о необходимости концентрации информационных потоков в руках власти. Но для быстрого развития научной и технической мысли было необходимо привлечь гораздо больший круг интеллектуалов, создать среду коллективного моделирования. На Западе в этот процесс были включены широкие слои специалистов, имевшие доступ к компьютерным сетям. В СССР интеллигенция была «стиснута» множеством рамок и поднялась бунтовать. Это было одним из проявлений кризиса советской сверхгосударственной модели индустриализма. СССР стал проигрывать социально — экономическое соревнование с Западом. Когда эта проблема была воспринята советским руководством, оно далеко не сразу осознало, что дело не только в технологиях, но и в социальной организации. А когда стала очевидна необходимость преобразования общества, уже не было времени разработать его оптимальную модель. Не мудрено — ведь проблемы, связанные с постиндустриальным переходом, стали осознаваться только во время перестройки[3].
1
Подробнее см.: Шубин А. В. Парадоксы перестройки: неиспользованный шанс СССР. М., 2005. С. 26–30, 61–78.
2
Андропов Ю. В. Карл Маркс и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР // Коммунист. 1983. № 3. С. 20.
3
См.: Компьютерная революция и информатизация общества. М., 1990; Шубин А. В. Преданная демократия. СССР и неформалы. 1986–1989. М., 2006. С. 260–261.