Тем более изгладились воспоминания о том, как в ходе неудачной парламентской кампании 1995 г. Гайдар пытался предстать перед избирателями в образе железного Винни-Пуха. В символике его партии использовался рисунок, на котором Егор Тимурович обнимается с симпатичным сказочным медвежонком, немножко напоминающем Гайдара внешне.
Медвежонок этот не пришелся электорату по вкусу. Народ ждал прихода других медведей. Ведь интеллигенция у нас всегда проигрывала. Проиграл и Гайдар. С середины 2000-х годов он уже не мог всерьез влиять на политику даже как консультант. А 16 декабря 2009 г. Гайдар скончался, не дожив даже до 54 лет.
БОРИС ФЕДОРОВ.
ЭМИССИЯ — ОПИУМ ДЛЯ НАРОДНОГО ХОЗЯЙСТВА
На совещаниях в Министерстве финансов в 1993 г. Борис Федоров говорил своим сотрудникам: «Ваше дело подсказать мне, что и как делать. То, что это невозможно, я и сам знаю».
А ситуация в стране тогда и впрямь казалась совершенно невозможной. Высокая инфляция, снижение объемов производства, падение рубля. Радикальная реформа, начатая годом раньше, успешно перевела хозяйство на рыночные рельсы, но нисколько не преуспела в деле финансовой стабилизации. Но самым страшным, пожалуй, было даже не экономическое, а политическое положение.
Тот заряд бодрости, который реформаторы приобрели в августе 1991 г. после победы над путчистами, теперь оказался в значительной степени исчерпан. На людей, начавших осуществлять преобразования, стали теперь «вешать всех собак». Егора Гайдара и некоторых его ближайших соратников убрали из правительства. Премьер-министром стал матерый товаропроизводитель Виктор Черномырдин, чуть было не восстановивший ликвидированное Гайдаром административное ценообразование. Во главе Центробанка стоял Виктор Геращенко, столь активно налегавший на «печатный станок», что рублю уже практически никто не доверял. Противники реформ ликовали. Президент Ельцин казался растерянным и деморализованным.
Инструментов для спасения рынка и национальной валюты у министра финансов Федорова практически не имелось. Трудно было надеяться на то, что этот тридцатипятилетний парень, не обладающий серьезными связями в российской политической элите, сможет перебороть целую толпу лоббистов, требующих от правительства денег, денег и еще раз денег. Трудно было надеяться на то, что Федоров сумеет сотворить экономическое чудо.
Чуда он действительно не сотворил. Спустя год после своего назначения министр подал в отставку, так и не завершив начатых им бюджетных преобразований. Однако то, что он успел сделать, было весьма значительно. В российских экономических реформах Федоров наряду с Гайдаром и Чубайсом сыграл первостепенную роль. По сути дела этот человек все же сотворил невозможное.
Первый новый русский
Борис Григорьевич родился в 1958 г. в Москве в рабочей семье. Словосочетание «в рабочей семье» идеально подходило для биографий советских времен. Тогда пролетарское происхождение давало людям определенные преимущества. Интеллигенция же считалась не вполне классово зрелой. Позднее, после падения коммунистического режима, фактор социального происхождения перестал иметь какое бы то ни было значение. Символизировать новую Россию могли не только рабочий и колхозница, но также ученый, музыкант или политик. Андрей Сахаров, Мстислав Ростропович, Галина Старовойтова… Много имен можно было бы назвать в этом ряду. Но, пожалуй, в наибольшей степени на роль символа страны подошел бы, как ни покажется это странным, все же почти забытый сегодня министр-реформатор Борис Федоров.
Высокий, крупный, мордастый, с явно наметившимся животиком и с удивительно здравым умом — не гламурный псевдорусский витязь с картинок Глазунова, но настоящий российский мужик, каким-то чудом не спившийся от советской безнадеги, а получивший образование, выбившийся в люди и пожелавший, чтобы вслед за ним «в люди» выбилась вся страна, чертовски уставшая от всякого рода экспериментов, непрерывно с нею творимых.
Пожалуй, для полноты народной картины ему не хватало лишь длинной, густой бороды — такой, какую носил сто лет назад его любимый герой Петр Столыпин и какой в 90-х гг. отметился Сергей Дубинин — его заместитель в Минфине, ставший потом более известным в качестве главы Центробанка. Борода могла бы «замаскировать» слишком уж интеллигентские очки нашего героя.
Впрочем, Федоров был человеком слишком независимым для того, чтоб подлаживаться под некие извне заданные стандарты, и слишком динамичным для того, чтобы имитировать своей внешностью консерватизм или национализм. Даже то, что отец его по материнской линии происходил из дворянского рода, Федоров отметил в книге своих воспоминаний лишь сноской и мелким шрифтом.
Про него, как, впрочем, и про других российских молодых реформаторов 90-х гг., говорили, что они — монетаристы, начитавшиеся всяких американских теорий. Однако на самом деле никаких таких теорий Борис Григорьевич не изучал по той простой причине, что студентов советских учили лишь марксизму. И после окончания Московского финансового института, попав на работу в Госбанк СССР, он занимался не теориями, а конкретным практическим делом — анализом кредитно-денежной политики северных стран Европы. «Я не шучу, — писал впоследствии Федоров, — когда говорю, что мои экономические взгляды в значительной мере были сформированы под влиянием квартального бюллетеня Банка Англии — одного из самых профессиональных банков мира».
Иными словами, наш герой, начавший читать эти бюллетени как раз тогда, когда в Великобритании развернулись знаменитые реформы Маргарет Тэтчер, следил не за теоретическими исследованиями, а за тем, как ведут свою политику профессионалы эмиссионной деятельности, стремящиеся обеспечить нормальный экономический рост и избежать высокой инфляции. Теорий можно было и не знать, но здравый смысл подсказывал Федорову, что именно такая профессиональная работа нужна российским денежным властям.
Набравшись опыта в Госбанке, Борис Григорьевич перешел на работу в Институт мировой экономики и международных отношений АН СССР (ИМЭМО). Здесь у него впервые появилась возможность ездить за границу — изучать рынок на практике и совершенствоваться в языках. Какое-то время он стажировался в Великобритании, учился жить при капитализме, самостоятельно снимать себе жилье, писать на персональном компьютере, которого в СССР тогда еще практически не знали.
Через пару лет Федоров вернулся в Англию уже не скромным стажером, а сотрудником Европейского банка реконструкции и развития (ЕБРР) — одним из первых советских граждан, уехавших работать за границу не в качестве представителя своей страны, а исключительно как частное лицо. И вновь он стал учиться капитализму — тому, как оплачивать счета и выписывать чеки, как пользоваться не существовавшей тогда в СССР кредитной картой, как платить налоги. «Все это я прошел на несколько лет раньше, чем остальная Россия», — отмечал Федоров.
Возможно, в этом смысле жизнь нашего героя тоже весьма символична. Он оказался одним из первых новых русских. Не тех, которые торговали водкой в ларьках и крышевались новыми чеченцами, а одним из первых по-настоящему успешных людей, порвавших со старыми советскими методами выстраивания карьеры, выучивших английский и освоивших зарубежные стандарты менеджмента.
Наверное, Федоров мог бы неплохо зарабатывать в Европе или в Америке, изредка возвращаясь в Россию, чтобы проведать родных и друзей. Однако между работой в ИМЭМО и службой в ЕБРР был яркий промежуток, который во многом определил его дальнейшую государственную деятельность, так не похожую на стандартную судьбу нового русского.
500 дней из жизни реформатора