Это был худощавый человек лет тридцати восьми. Рост - шесть футов с небольшим; спокойные проницательные глаза. По-английски он говорил с южным акцентом, чуть растягивая слова. У него было две страсти - писать картины и жить рискованно. Мужчины его побаивались. Женщинам, напротив, он очень нравился. Они любили в нем сочетание жесткости и чувствительности, соединение художника и пирата.
Через пять минут он оказался возле двухэтажного дома, где снимал трехкомнатную квартиру на верхнем этаже. Поль стал подниматься по ступенькам, нашаривая в кармане ключ.
Входная дверь вела в большую комнату, где у него была мастерская, светлая, заставленная холстами. Половина мастерской одновременно служила и столовой. У стены стоял раздвижной овальный стол. Из мастерской в кухню вела дверь, а Дальше шел коридор, из которого можно было попасть в ванную и в обе спальни.
Окинув взглядом мастерскую, Хаган убедился, что в ней царит полный кавардак, но попытка прибраться была бы лишней тратой времени. От перестановки предметов беспорядок не исчезал. Слава богу, там хоть было относительно чисто.
На мольберте у окна был закреплен чистый холст. На этой неделе Хаган собирался начать новую картину. Пока же она росла в нем самом. Но теперь, похоже, воплощение замысла придется отложить, подумал он.
Он взглянул на часы. До встречи еще два часа. Возбуждение, в котором он жил последние тридцать шесть часов, стало стремительно нарастать, и он почувствовал, что у него пересохло в горле.
Он пошел на кухню, извлек из холодильника бутылку кока-колы, открыл ее. Налив в стакан на два пальца водки, он добавил туда кока-колы. Коктейль приятно освежал. Хаган чуть помедлил на пороге. Свежий хлеб, фрукты, в морозильнике полно мяса, есть консервы, молоко, масло, сыр. Вроде бы ничего не забыл.
Он вернулся в мастерскую со стаканом в руке и вдруг остановился как вкопанный. Пустой холст исчез. Вместо него на мольберте стояла картина с изображением обнаженной девушки. Она сидела на кровати, на голубом покрывале. Поза поражала абсолютной естественностью. Она чуть наклонилась, опираясь на вытянутую руку, слегка согнув ноги, полусидя-полулежа. Чуть повернув голову, она смотрела прямо на зрителя. У нее были черные волосы, зачесанные в шиньон. Лицо дышало спокойствием, темные глаза излучали тепло и сообразительность. Тело отличалось упругостью, груди были округлыми и полными. Плечи могли показаться чуть широковатыми для девушки, но вполне гармонировали с фигурой, плавно переходя в длинную гладкую шею. Картина была не окончена. Время от времени Хаган брал кисть и стоял перед холстом, надеясь довести дело до конца, но всякий раз снова откладывал. Левая рука девушки, покоившаяся на бедре, оставалась недописанной.
Главным в картине, тем, что Хаган так хотел передать, было то, что девушка словно и не подозревала о своей наготе. В ее лице не было и намека на смущение - как не было в нем и нахальной беззастенчивости. Ей вообще не приходило в голову обращать внимание на то, одета она или раздета.
Хаган вздохнул, поставил стакан. Затем сказал, по-прежнему глядя на картину:
- Выходи, хватит прятаться.
Из коридора, что вел в спальни, тихо послышался голос:
- Прошу прощения. Ты уж извини, что я появилась до того, как ты завершил работу над картиной, Поль.
Он повернул голову, увидел ее и почувствовал, как прежний пожар разгорается в нем с новой силой. На гостье были белые туфли на низком каблуке, белая блузка и серая юбка - дешевые, но смотрелись отлично; шиньон был кое-как скреплен на макушке. Она выглядела как тысячи француженок, причем не из числа туристок, а местные.
Хаган посмотрел на картину, потом на девушку. На его лице не отразилось никаких эмоций.
- Мне самому стало очень грустно и даже больно, - сказал он, - когда я узнал, что девушку, за которой я ухаживал две недели в Париже, звали не Люсиль Бушье, а Модести Блейз.
- Ну а потом какие же чувства ты испытал? - осведомилась она, пристально глядя на его выразительно очерченное лицо.
- Сейчас скажу. Я чувствовал себя сбитым с толку, жалким как мокрая курица. Это длилось ровно пять минут. Потом я рассмеялся. В прямом смысле слова. И сказал себе: "Ну и что, дружище Хаган? В конце концов, ты же неплохо провел время".
Бесстрастная маска уступила место улыбке. Он явно расслабился, Модести Блейз облегченно вздохнула.
- Значит, никаких обид? - спросила она.
- С моей стороны никаких. Правда, моему боссу было не до смеха. Возможно; ты помнишь, что тогда я работал в организации "Интернэшнл даймонд секьюрити", которая обеспечивала безопасность бриллиантов.
- В этом-то и была вся прелесть, - отозвалась Модести Блейз, и в ее улыбке мелькнуло нечто похожее на извинение. Она взяла его под руку, и они вместе уставились на картину.
- Вся прелесть, - произнес он, глядя на картину. - Тогда ты обеспечивала вывоз партии алмазов из Сьерра-Леоне, и тебе нужно было выведать у меня все насчет наших контрмер. - Хаган взял ее за плечи, повернул к себе лицом и спросил: - Но неужели ничего, кроме этого? Неужели ты только морочила мне голову из-за этих стекляшек?
Она обняла его, взъерошив волосы на затылке, внимательно следя за его взглядом.
- Ну, по крайней мере, сегодня я не провожу никакой контрабанды. Можете обыскать меня, если хотите, начальник.
Он коснулся ее бедер, потом руки медленно скользнули вверх, и, почувствовав под ладонями ее груди, он долго вглядывался ей в глаза, словно пытаясь прочитать, что у нее на уме.
- Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что сейчас нам придется проделать все самым тщательным образом, мэм, - сказал он. Его голос был тих, но внутри у него все напряглось. - Вынужден просить вас проследовать в помещение для личного досмотра. Вам придется снять все, даже трусики.
- Разумеется, начальник. Главное, чтобы вы остались довольны.
В любви она была на удивление изобретательна и неистощима. Модести пользовалась своим великолепным телом без каких-либо стеснений и ограничений - она радостно отдавала себя, причем с поразительной покорностью - и настоятельно требовала его приказаний. То, как она покорялась и покоряла, наполняло Хагана неизъяснимым ликованием, потрясало его до самых основ.