— Напрасно он вынудил меня убить его, — грустно молвил он и, войдя в одну из дверей, оказался в своем кабинете. Это была длинная комната, загибавшаяся в конце, напоминая букву «Г». Пройдя по белому ковру, Пако сел за инкрустированный стол, выдвинул ящик. Оттуда он извлек блокнот, а также маленькую красную книжечку.
Минут десять Пако сосредоточенно зашифровывал сообщение. Затем он встал и прошел в соседнюю комнату, где находился передатчик, у которого сидел человек с наушниками на шее и читал книгу в яркой бумажной обложке.
— Когда следующий сеанс, Пепе? — спросил Пако. Тот глянул на часы в передатчике.
— Через пять минут. Они будут нас слушать в двадцать три ноль ноль.
Держа в руках розовый листок с радиограммой, Макуиртер с комично-набожным видом шествовал по коридору за цепочкой монахов. Дойдя до конца, монахи свернули к кельям, где им было положено находиться ночью под присмотром вооруженных людей Габриэля. Макуиртер же прибавил шагу и направился в апартаменты покойного настоятеля.
Габриэль сидел за столом и с карандашом в руке изучал бумаги в красной папке.
— Гермес спешит, вестник богов, — провозгласил Макуиртер, помахивая листочком. — В высшей степени интересное сообщение от нашего друга Пако.
— Погодите. — Габриэль сосредоточенно читал. Макуиртер надул губы и стал медленно прогуливаться по узорчатому ковру. Прошло две минуты. Габриэль закрыл папку. — Только коротко, — сказал он.
Макуиртер положил перед ним листок.
— От Пако, — сказал он. — Похоже, некая молодая особа, хорошо известная Пако, проводит разведку в его епархии. Упоминала Габриэля и говорила об алмазах. Пако полагает, что кто-то навел ее на след, и спрашивает, не надо ли выяснить кто.
Габриэль откинулся на спинку кресла, уставясь бесцветными глазами на Макуиртера.
— Пако может поступить разумнее, — сказал он. — Мы охладим пыл тех, кто сует нос не в свои дела. Передайте Пако, пусть убьет эту молодую особу сегодня же.
— Есть. — Макуиртер взял листок, что-то записал на оборотной стороне. — Итак, приказ поступил в двадцать три тридцать.
— Это все? — спросил Габриэль. — Есть сведения от других агентов? Что происходит?
— Только то, что запланировано. Калонидес провел первую репетицию. Получилось на пять минут дольше, чем требуется, но он не волнуется. Как-никак это первая проба.
— Хорошо. Передайте мое распоряжение Пако.
— А что, если он заартачится? Как-никак это девица, с которой он спит.
Габриэль взял другую папку и, покосившись на Макуиртера, сказал:
— Пако не заартачится. Он получит удовольствие. Я его хорошо знаю. У него будет повод пролить слезу. Он это обожает.
Двадцать минут спустя Пако расшифровал приказ Габриэля в своем кабинете. Он медленно поднес к листку спичку и смотрел, как тот превращается в пепел. Он подумал о Николь, о ее теплом мягком теле под ночной рубашкой, о длинных ногах в чулках с подвязками…
На глазах у него выступили слезы, и одна покатилась по толстой щеке.
— Не понимаю Сибелиуса, — говорил Вилли Гарвин. — Много шума, а мелодии нет. Вот старина Моцарт — совсем другой коленкор. Он-то умел писать музыку с мелодией.
— Я не утверждаю обратного, — отозвалась Модести, стараясь говорить тише. — Если выбирать кого-то одного, я предпочла бы Моцарта. Просто я хотела сказать, что если ты постараешься вслушаться в Сибелиуса, то твои усилия не пропадут даром…
Было около двух часов ночи. Вокруг пустого старого рынка дремали темные дома. Над головами Модести и Вилли луна вдруг скрылась за большим облаком. Они приехали пятнадцать минут назад на мотороллере Николь, который оставили в пяти минутах ходьбы от рынка, чтобы не привлекать лишнего внимания.
На Модести были серый свитер, черная юбка, черные колготки и туфли без каблуков. Через плечо — перекинута сумка на ремне с очень большой застежкой, над которой много потрудился Вилли Гарвин. Если потянуть за деревянную пластинку, она легко отходила, и в руке у Модести оказывалось конго.
Вилли курил сигарету, прикрывая горевший кончик ладонью. Он был одет в темные брюки и черную куртку с полузастегнутой молнией.
Модести с Вилли молча сидели на невысокой ограде неподалеку от музея.
— Ладно, — нехотя сказал Вилли. — Предоставим Сибелиусу последний шанс. Но вряд ли он им сумеет воспользоваться, Принцесса. Боюсь, ему не придется хвастаться, что я один из его горячих поклонников. Я устаю от типов, которые требуют, чтобы я очень уж напрягался, когда их слушаю.
— Крепись, Вилли-солнышко. Я тебя прекрасно понимаю, но ты всегда имеешь возможность вернуться к старине Моцарту и к его прочим более мелодичным коллегам. — Модести вытянула ноги. Ей было приятно сидеть в темноте и ждать чего-то очень важного в обществе Вилли Гарвина. Такое уже случалось не раз в прежние времена, и воспоминания о былом повышали настроение.
Модести понимала, что многие ни за что не поверили бы, скажи им, что у нее с Вилли есть немало тем для разговоров, кроме профессиональных проблем. Но Вилли знал и успел повидать столько всяких разностей, что в смысле умения вести беседу мог заткнуть за пояс большинство средних представителей современного общества. Модести постоянно открывала в нем что-то новое и надеялась, что и он не скучает в ее компании. Кроме того, у него имелись свои взгляды. Порой они удивляли, но тем не менее они были его собственными, и нередко к ним стоило прислушаться.
— Как тебе Поль Хаган? — спросила его Модести.
— Неглуп. Извилины имеются. В деле неплох. Если надо, будет действовать лихо. Это я в нем сегодня приметил, — сказал Вилли и затушил сигарету о камень ограды. — Только вот с нервишками не все в порядке. Очень уж горяч.
— Просто он сегодня был собой страшно недоволен.
— Похоже, что так. Но в деле от него может быть толк. Хорошо движется, только вот как насчет реакции? Как мускульный тонус? Быстро раздевается? — В вопросе не было никаких лишних намеков. Вилли принимал ее любовные увлечения спокойно — как и она его.
— Он в хорошей форме, Вилли. Я, правда, не видела его в настоящем деле, но думаю, на него в принципе можно положиться. Только вот захочет ли он меня слушаться?
— Куда же он денется? — сказал Вилли. — Если хочет играть, пусть слушается старших. И вообще, ты в двенадцать лет, Принцесса, знала про то, как выживать, больше, чем Хаган выучит к пятидесяти.
— Верно, но я все-таки женщина…
— Ему придется позабыть об этом. Причем всерьез.
— Но ты же не забываешь этого, Вилли. И все время надо мной кудахчешь.
— Только пока не становится горячо, Принцесса, — совершенно без тени юмора заметил Вилли. — Иначе мы бы с тобой уже давно лежали в деревянных костюмчиках. Если ты идешь на дело и знаешь, что тебе придется работать еще и за партнера, то ты обречен. Ты сама мне говорила это.
— Ты знал это без меня, Вилли. Еще в Дьен-Бьен-Фу, а также в десятках мест западнее. Может, ты не отдавал себе в этом отчета, но все равно знал.
Вилли хмыкнул.
— Никакого отчета я не давал. Просто вел себя, словно собака Павлова. Условные рефлексы… Но Поль Хаган должен выбирать, Принцесса. Или он играет по твоим правилам, или… — Он внезапно осекся.
В темноте, ярдах в ста от места, где сидели Модести и Вилли, послышался слабый цокот каблучков по камням. Модести легко коснулась плеча Вилли, и они встали. Вилли взял газету, на которой сидела Модести, и они начали вглядываться в темноту. На улице, что вела к площади, было темным-темно, да и в окнах домов, выходивших на площадь, тоже не горело ни одного огонька. Стояла кромешная тьма, если не считать света одинокого фонаря.
Шаги стихли, потом послышались опять. Кто-то явно бежал в направлении Модести и Вилли. Они двинулись навстречу шагам. Но вскоре шаги опять стихли и снова наступила мертвая тишина.
Вилли почесал за ухом и пробормотал:
— Дело нечисто. Не иначе, как она увидела за собой хвост. Пытается перехитрить…