Авдей Петрович вздохнул. И за ним вздохнули все. И Семка Галкин вздохнул на печке. И старик Захарычев. Хотя каждый вздохнул, может быть, по своему поводу.
В это время дверь, неплотно закрытая, отворилась, и в темноту опасливо вошла девушка, укутанная в шаль.
- Здравствуйте, солдатики, - сказала девушка голосом нежным и доверчивым.
Из темноты, однако, никто не отозвался.
- Не "солдатики", - наконец медленно проговорил Семка Галкин с печки, а "товарищи военные". Надо знать...
- Ну, военные, - поправилась девушка и уселась на табуретку, которая была ближе к двери. - Я к вам зашла на минутку. Может, вы мне чего присоветуете?
Человек пять сразу окружили девушку, разглядывали ее. Но она сидела не шевелясь и не раскутываясь, робкая, должно быть очень молодая.
- Я к брату сюда приехала, - несмело рассказывала она. - А брата нету. Он, говорят, к партизанам ушел. А я сама из города Красноярска приехала. Я там модисткой работаю. Ну куда мне теперь деваться?
Девушка склонила голову, пошевелила шаль. Похоже, утерла или смахнула слезу.
Суровые сердца дрогнули.
Семка Галкин поспешно слез с печки.
Старик Захарычев предложил девушке:
- Да ты раздевайся, чего же... Можешь пока остаться у нас. Погреешься. Покушаешь вот, чего у нас тут есть, - показал он на стол.
- Боюсь я, товарищи военные, - жалобно сказала девушка.
- Кого же ты боишься?
- Вас боюсь, товарищи военные. Вдруг вы меня обескуражите...
- Ну уж, обескуражим! - возмутился старик Захарычев. - Что мы, звери какие-нибудь, что ли?
И Авдей Петрович вмешался в разговор:
- Ты, девушка, не опасайся. Мы ведь не японцы какие и не кто-нибудь. Мы есть красные бойцы, партизаны. Разве мы можем себе такую глупость позволить?
- Вы-то, видать, старичок, - ответила девушка тоненьким голоском. Вас-то я нисколечко не боюсь. А вот эти, которые помоложе...
Авдей Петрович заметно обиделся, отошел к окну, замолчал.
Другие продолжали уговаривать девушку снять шаль, попить еще теплого чайку. Это с мороза хорошо - отогреть душу.
Но девушка была непреклонна.
Тогда Семка Галкин сказал:
- За всех я, конечно, не могу говорить и тем более ручаться. Но за себя я отвечаю. Залезай вон на печку, там тепло, уютно. Я даю тебе честное политическое слово, что я тебя не обижу. Я сознательный...
И горло его сжал спазм, голос задрожал.
Но девица только хихикнула.
Семка Галкин, однако, не обиделся и не отошел от нее. Дрожа всем телом, он стал шептать ей что-то на ухо.
Девушка доверчиво наклонила к нему голову. Потом вдруг слегка отвернула шаль и сказала довольно громко:
- Если б вы меня полюбили, тогда другой разговор...
- А я тебя полюблю, - жарким шепотом пообещал Семка. - Я даю тебе слово...
- Все равно, - вздохнула девушка. - Военным никак нельзя верить. Сегодня вы здесь, а завтра опять же в другом месте. И, во-первых, я не допускаю, что вы можете меня полюбить с первого взгляда...
Семка снова стал шептать ей в ухо что-то такое, чего не могли расслышать даже те, кто ближе всех стоял к ним. И опять сказал вслух:
- Я даю тебе слово. Я же сам из Иркутска. Я ничего не скрываю...
Но и после этих горячих заверений девушка не сдвинулась с места и еще плотнее укуталась в шаль.
В избе стало тихо, как-то особенно тихо.
И в тишине, как выстрел, прозвучал плевок Авдея Петровича.
- Где ж он, песий сын? - сказал Авдей Петрович про племянника и снова плюнул. - Глядите, как облепили девицу! Глядеть даже некрасиво. Срам...
И отвернулся к окну.
Девушка по-прежнему сидела на табуретке.
Семка Галкин опять зашептал ей что-то на ухо.
Авдей Петрович надел полушубок, стал подпоясываться.
- Пойду поищу его, поросенка. Где он может быть?
И только Авдей Петрович взялся за дверную скобу, как девушка вынула из-за пазухи бутыль с керосином и протянула ему.
- Вот вам, дядечка.
Потом она сбросила с себя шаль, распахнула полушубок. И все увидели Ванюшку Ляйтишева.
- Ах ты, подлая душа! - огорчился Авдей Петрович. - Даже родного дядю не пожалел, охальник! Говорит: "Вы, старичок, я вас не опасаюсь". Вроде, получается, я совсем уж не опасный и никуда не гожусь?..
И не мог сдержаться, захохотал, когда захохотали все.
Семка Галкин, сконфуженный, растерянный, полез на печку.
- А чего он говорил тебе на ухо? - спросил Ванюшку старик Захарычев, кивнув на Семку.
- Это секрет, - сказал Ванюшка. - Я чужих секретов не выдаю.
Отдышавшись на печке, Семка тоже засмеялся, как бы желая оправдаться.
- Мне сперва подумалось: может, действительно это модистка? Ну и что ж особенного?
- А уверял, что никогда не полюбишь меня, - напомнил Ванюшка. - А ведь без малого почти что полюбил...
Авдей Петрович опять зажег лампу.
В избе стало светло, просторно и весело. Общий смех взбодрил людей, освежил.
- Прямо как спектакль устроил, - похвалил Ванюшку сердитый Енотов. - Не хуже, как я в Благовещенске видел, в городском саду, еще при царе. Тоже там один все переодевался.
А Ванюшка уже при свете лампы прошелся по избе, подражая девичьей легкой походке, и пропел девичьим голосом:
Эх, подружка моя,
Что же ты наделала!
Я любила, ты отбила,
Я бы так не сделала.
При этом он помахивал над головой воображаемым платочком, смешно сгибал колени и обиженно вытягивал губы.
Все снова смеялись. И дядя смеялся.
А когда немного улеглось веселье, старик Захарычев, глядя на Ванюшку, сказал Авдею Петровичу:
- Артист.
- А что вы думаете? - не скрывая гордости, ответил Авдей Петрович. Свободно может быть артистом. Ведь не все же артисты от бога приехали, некоторые и пешком пришли...
- Это совершенно верно, - подтвердил старик Захарычев. - Очень просто может даже знаменитым артистом стать. Если его учить по-настоящему. А почему же? Будет артистом, как, допустим, этот самый...
- Как Шаляпин, что ли? - спросил Енотов.
- Нет, зачем! Я другого хотел сказать. Этот... Ну, его еще на коробках папиросных рисовали... Ну, как же его?..
Но фамилию этого артиста так и не смогли вспомнить.
За окном послышались частые выстрелы.
Авдей Петрович и Ванюшка первыми вышли на улицу. За ними поднялись и остальные.
Это небольшой белогвардейский отряд, заблудившийся, как выяснилось потом, сбил наше сторожевое охранение и вошел в деревню.