Николай… Мои глаза больше никогда тебя не увидят, но я продолжаю видеть тебя сердцем. «Я посылаю это письмо той, что по-прежнему притягивает меня, как магнит…»
Мои дурные предчувствия по поводу Гатчины были небезосновательны. Николай стал жертвой безумного эрцгерцога и его проклятого Алексея Аракчеева. Надо обращаться с людьми, как с собаками, говорил он. А он любил собак. Мертвых.
Вокруг своего горя я свила мягкий кокон, в котором были Николай, мама Маргарита, Мария-Антуанетта, мадам Тереза, Жанна, Луиза, маленький Пьер… они все ждали меня. Моя память — мое сокровище. Я была бы даже счастлива, если бы не «отвратительное маленькое семечко».
Я внимательно наблюдала за внешней жизнью.
Бешеное увлечение танцами, легкомыслие платьев и нравов поражали меня. Воздух наполнился ароматами ушедшей эпохи. Люди вновь полюбили то, от чего недавно добровольно отказались. На самом деле это всегда одинаково. Просто все всегда повторяется. Жизнь, должно быть, идет по кругу.
Я не буду говорить о Тальен, великолепной, уверенной в себе и льстивой. Она стала новой королевой, она вдохновляла фантазии Парижа, она задавала тон. Я буду говорить только о Жозефине.
По возвращении в течение недели или двух я верила, что удача еще улыбнется мне. Жозефина де Богарне[140] выбрала меня в модистки! Мы с Аде думали, что нам снится прекрасный сон. Но сказка продлилась недолго — Жозефина просто ушла. Она исчезла так же внезапно, как и появилась. Если уж волшебство рассеялось, так рассеялось окончательно. «Великий Могол» и его маленькие чудеса — со всем этим было покончено. Бутик потерял свое очарование, и я вместе с ним. Отчасти из-за этого Ипполита Леруа. Был только он один. Он отбил всех модных клиенток. Жозефина, как и все другие, удрала к нему.
Стало очевидно, что я больше не являюсь великой жрицей моды в своей стране. Но все еще существовала заграница… Она оставалась мне верна. Конечно, если не принимать во внимание корсиканца и его бесконечные войны. Все стало вдруг невозможным. Оставалось относить каждый день один или два алмаза, колье или браслет в Пале-Рояль. Все, что не успела отобрать у меня Революция, отобрала Империя, все до последней бусинки.
Скоро исполнится семь лет, как Луи-Николя ведет бутик.
Я одинаково люблю всех детей, не выделяя кого-то одного, но юность Филиппа и болезнь Клода-Шарлеманя отдалила их от магазина.
«Бертен: белье и платья» — возвещает сегодня вывеска «Великого Могола». У меня всегда там была квартира, но сейчас я больше не возвращаюсь на улицу Ришелье. Мне нравится называть ее Ришелье. Ей вернули прежнее имя. Жизнь идет по кругу…
Каждый новый день больше не несет в себе сюрпризов. Я не скучаю, я жду. Я нахожу удовольствие в тишине, нарушаемой лишь изредка криком детей: Мария-Анна, Мария-Марта, Мария-Евгения, Александр-Луи, Пьер-Эдуард, Луи-Август, моя дорогая Туанетта… Я счастлива, что одна из моих племянниц назвала дочь в честь королевы. У меня еще есть мои маленькие радости. Имя, визит, письмо от Дюплуа. Посылка из Мен-Валери с критмумом и уксусом, к которым я питаю слабость. Мой маленький грешок.
Годы промчались с быстротой молнии, и мое время подходит, я знаю.
Я попыталась рассказать самое основное. Всего сказать я не смогла бы никогда.
У меня были свои достоинства и недостатки, я была всего лишь женщиной, как все, у кого жизнь сложилась иначе, чем у других. Я одевала королев и принцесс, я придумывала новые туалеты, я была бедной, богатой, разоренной, я любила и была любима. Я познала успех, ненависть и забвение. По правде говоря, я никогда не успокаивалась, никогда не делала передышки, надеюсь, что не сделаю этого и там, куда скоро отправлюсь. Вечный покой — это же ад! Я всегда была торнадо, скалой, вулканом. Работа и вдохновение делали меня счастливой. Надеюсь, на небесах найдется пара ангелов, которым нужна будет моя помощь! Я одевала людей здесь, на земле, и буду одевать ангелов на небесах!
Я уйду почти без всякого сожаления.
Только одно терзает меня. Я увлекла королеву в бездну… вот уже двадцать лет эта мысль не дает мне покоя, но я не хотела ничего плохого, клянусь. Вскоре я, представ перед высшим судом, должна буду объяснить это, и я без страха полагаюсь на милость Божию, поскольку Он знает, что таится в глубине моего сердца.
140