Эти повторяющиеся аборты наградили Аде рядом серьезных инфекций, разрушавших ее изнутри, но она была жива, и уже это являлось чудом.
Выйти замуж или продолжить работу — с этим вопросом в конце концов пришлось столкнуться и мне. Я свой выбор тогда еще не сделала. Единственное, в чем я была уверена, — так это в том, что никогда не оставлю Аделаиду, такую хрупкую, хотя она держалась бодро, и такую одинокую, несмотря на стаю ухажеров.
Вскоре Аде, глядя на дю Барри, решила сыграть в благородную графиню.
— Ты думаешь, король найдет меня привлекательной? — спрашивала она жеманно. — Разве я не так же хороша, как эта дю Барри?
Говорили, будто сладострастный Луи XV не мог устоять перед дерзкой округлостью декольте и молодой бархатистой кожей. Впрочем, почему бы и не Аде? Ведь ей легко удавалось вскружить голову любому. Себя, нагруженную принципами, я считала безнадежной. Аделаида смеялась, утверждая, что я, может быть, и имею талант к шитью, но в амурных делах уж точно ничего не смыслю.
В то время девушки из моей мастерской обходились без кюре и замужества, но не без кавалеров. Нравы, которые я строго осуждала, царили, впрочем, повсюду. Я видела в этом грех и разврат, но, как и все, привыкла. Ведь я тоже дышала легкомысленным воздухом нашего века и моды.
Из скромности я всегда прятала личную жизнь от посторонних глаз. Поэтому современники, недолго думая, обозвали меня старой девой и лесбиянкой, а я не была ни той, ни другой.
Какая пора может быть чудеснее времени первой любви?! Мне нужно вернуться в те годы, чтобы рассказать об этом. Они ушли безвозвратно, и я этим вполне довольна. В молодости мы не способны видеть реальность, принимаем демонов за ангелов и удивляемся, почему мы так несчастны. Нелепо верить, будто существует волшебный башмачок, который с первой же попытки подойдет к ножке. Я считаю, что все это чудеса.
На самом деле с моим «первым башмачком» я встретилась очень скоро.
Почти сразу после приезда в Париж.
Этот мужчина сразил меня своим шармом. За ним закрепилась репутация человека ненадежного, но он был красив, как ясный день… Разве можно устоять перед молодым высоким мужчиной с каштановыми волосами и горделивой осанкой?
Белльман-Ноель… Все-таки не бывает красивого имени и внешности одновременно. Красавец снаружи, урод внутри. Полная противоположность моей славной вороне из Аббевиля.
Вначале возлюбленный называл меня «мое сердце», «моя королева». Я хранила все его письма. Для чего, хотела бы я знать?.. Эти послания были такими же лживыми, как и его губы, слишком уж большими, как его ноги, его руки, как он весь.
Но Белльман-Ноель был безумно красив, когда, смеясь, закрывал глаза и запрокидывал назад голову. Он волновал меня, когда склонялся к моему лицу, чтобы выдохнуть поток пошлости. Дыхание этого мужчины пахло укропом, который он без конца жевал.
На самом деле Белльман-Ноель оказался картежником и грубияном. Но ведь это не было написано у него на лбу! Возлюбленный умел так проникновенно смотреть в глаза, так нежно брать мою руку в свою, что его ласки околдовали меня. Если этот мужчина в чем-то и не дотягивал до идеала, то все с лихвой компенсировала его красно-золотая форма мушкетера.
У нас были периоды безмятежного счастья и невероятно гнусные моменты, но все прошло — и то, и другое. Это была другая жизнь, другая Роза, и даже другая Мария-Жанна, которую сегодня я не всегда могу понять.
Анри Белльман-Ноель… Я его все-таки любила. Как любят в пятнадцать лет — любовью безмерной и несчастливой. Да, я обожала его, даже если со стороны и казалось, что я всячески противлюсь этому чувству. Это было время бестолковых любовных связей. Парадные мундиры стали неотъемлемой частью моей жизни, — вот только умела бы я их выбирать! На самом-то деле я еще ничего не знала.
У меня была связь с Белльманом, но я чувствовала себя одинокой. С ним я всегда чувствовала себя одинокой. Меня все чаще мучили воспоминания о маме и родных. Даже по воскресеньям. Я хотела очутиться в тряском экипаже, который вернул бы меня на родину, но один выходной день в неделю не позволял претворить эту мечту в жизнь. Перед сном, свернувшись калачиком, я думала о маме и ее мудрейшей философии, полной доверия к завтрашнему дню. Она любила повторять, что секрет счастливой жизни в том, чтобы доверять.
Я же не требовала больше того, что имела. Когда наступила суровая зима 1768 года и наши пальцы за работой коченели от холода, я не сомневалась, что маленькие уроки надежды и терпения начинают приносить свои плоды.