Остальные в моем каре тоже не выглядят особенно уверенно — женщина напротив не перестает раскачивать руку своего партнера и, кажется, не может остановиться. Это меня слегка успокаивает. Когда оркестр начинает первую мелодию и распорядитель велит нам идти направо, я уже почти расслабилась.
Для народных танцев нужна хоть капля изящества и способность различать право-лево. Первого у меня мало, но иногда этого хватает; со вторым просто беда. В подходящих условиях — в лаборатории, например, если над ухом не тикает таймер — я, может, и угадаю, но под выкрики и звон струн банджо мне ни за что не справиться. Ладно, буду смотреть на партнера и следовать за ним. Я все время отстаю на шаг — словно меня передают через спутник с двухсекундной задержкой.
— А это весело, — говорю я, когда оркестр делает перерыв. Я тяжело дышу, по лицу течет пот. От народных танцев я выгляжу не лучшим образом.
— Тебя это удивляет? — Он ведет меня по ступеням наверх. Воздух в подвале густой и горячий, так что Бродвей, пусть даже в конце августа, куда приятнее.
— Ну да. Это ж народные танцы.
— Эх ты, маловерка. — Келлер качает головой, будто мне много предстоит узнать. — Хочешь мороженого? Тут за углом есть отличное местечко.
Еще только десять часов, а я не вполне вышла из состояния очумелости, так что мороженое будет кстати. Мы идем за угол, в кафе «Тайм», и заказываем оба шоколадное мороженое с орехами. Алекс смешной, милый и любит народные танцы. Меня к нему тянет. Хотя я цепляюсь за край скалы, почва уходит из-под ног.
Враг за перегородкой
— Так нечестно. Это была моя идея, а ей достаются повышение и огромный кабинет, — звонит кому-то Эллисон. Она хочет получить мою новую должность.
Я складываю остатки моих канцелярских припасов — степлер, скрепки, ножницы — в коробку, где уже лежат блоки клейких листочков, конверты, кнопки и ручки, и запечатываю все это липкой лентой. Идти мне всего двадцать ярдов, но переезд есть переезд.
— Идея была моя, — нудит очередному абоненту Эллисон. — Мы попросили ее сделать только одну мелочь, совсем не главную, а теперь она перетянула все на себя и получила должность старшего редактора, которая по праву полагается мне.
Переключаюсь на стеллаж с папками. Их тут поднакопилось за три года, и надо бы выкинуть лишнее, то есть большинство.
— Кабинет просто огромный. Помнишь мою первую квартиру? Так вот, он больше. Даже если считать балкон.
Эллисон плачется все утро. Она не слезает с телефона с тех самых пор, как пришла на службу и нашла у себя на столе рассылку с сообщением о моем повышении. Она позвонила всем своим знакомым, возмущаясь несправедливостью. Мимолетные секунды молчания проходят под звуки набора номера или взволнованного дыхания.
Кристин заглядывает через перегородку и сочувственно закатывает глаза.
— Она невыносима, — тихо говорит Кристин, хотя скрываться ни к чему. Эллисон слышит только себя.
Я бросаю все свои папки в желтый пластмассовый ящик, который мне дали в отделе обслуживания. Разберу в новом кабинете, в покое и тишине.
— Да уж.
— О чем это она?
— А? — рассеянно отзываюсь я, глядя на кучку рекламных предметов, скопившихся в углу клетушки. Нужен ли мне пляжный мяч с надписью «SFP Perfect»?
— Она все говорит, что план принадлежит ей. — Кристин прислоняется к стенке. — Что за план?
Чем больше людей знают о нашем замысле, тем меньше вероятность того, что все получится. Я протягиваю ей мяч, она, не задумываясь, качает головой. Ладно, отправляйся в мусор, приятель.
— Вот и я все думаю — какой план?
Кристин слушает Эллисон почти столько же лет, сколько и я.
— Нехорошо так говорить, но, по-моему, она сходит с ума.
— Ты думаешь? — Я потрясена: Кристин очень редко о ком-нибудь дурно отзывается, даже о Джейн.
— Конечно, она всегда была не слишком толковой, но последнюю неделю только и знает, что злится да несет чепуху.
Кристин наклоняется поближе и шепчет:
— Думаю, у нее шизофрения.
Я реагирую на ее слова серьезно и уважительно, хотя хочется рассмеяться.
— Неужели шизофрения?
— У этого бреда есть дисассоциативные признаки, ей явно что-то мерещится.
Звучит очень убедительно. Хотя мне известна правда, почти начинаю соглашаться с этой версией. Что тут скажешь?
— Как думаешь, может, нам надо что-то сделать, — Кристин вполне серьезна, — организовать медицинское вмешательство?
Я представляю себе картину: Кристин говорит бьющейся в истерике Эллисон, что все будет в порядке, пока санитары из больницы «Бельвью» надевают на нее смирительную рубашку.