Выгодное положение Джейн Карлейль, супруги великого ученого мужа Томаса, позволяло ей составить критическое мнение о ремесле денди. Когда весенним днем 1845 года стареющий граф д’Орсе посетил ее резиденцию в Челси, он предстал перед ней как совершенный образец «человека, который носит одежду», центрального персонажа Sartor Resartus, трактата о морали современной мужественности, незадолго до того написанного ее мужем. Д'Орсе приехал в Лондон в 1830-м году; подтянутый, остроумный, одетый в блестящий, как у жука, костюм, он предъявил свои права на корону денди, но на момент встречи растерял свой эпатажный лоск[17]. Однако приглушенные тона его более позднего костюма и тот факт, что он предпочел монохромную палитру и стал избегать экстравагантных аксессуаров, прочно позиционировали стареющего модника в русле вестиментарной генеалогии, которая с конца XVIII века выделяла лондонский Вест-Энд как место, на весь мир известное своей мужской модой. Молодой д’Орсе привлекал внимание тем, что сознательно и так по-французски пренебрегал правилами, которые характеризовали «лондонский стиль» первых двух десятилетий нового века, дней славы Бо Браммела[18]. И все же обе философии одежды, исповедуемые двумя этими мастерами портновского искусства, в равной степени опирались на пространства столицы и ее приспособленность для их нарциссической позы. Лорд Лэмингтон вспоминал о чужеродном гламуре, сопровождавшем ранние выходы д’Орсе из его (тогда еще сельского) кенсингтонского дома в столичные салоны или аристократические усадьбы Ричмонда:
Я часто ездил верхом… с графом д’Орсе. Он поражал своим синим пальто с золочеными пуговицами, распахнутым, чтобы были видны снежно-белые крахмальные манишки и желтый жилет; своими обтягивающими кожаными штанами и натертыми сапогами; хорошо завитыми бакенбардами и приятным выражением лица; широкополой блестящей шляпой, безупречными белыми перчатками. Он был тем самым прекрасным идеалом властителя мод… Я с большим интересом наблюдал за восхищением, с которым на него смотрели… на него смотрели как на высшее существо[19].
Это тот самый яркий образ, который потомки стали ассоциировать с практикой дендизма; герой-романтик, чье полное самообладание, выраженное посредством безупречности в одежде, ставило его над обывательскими заботами толпы. Как будет показано далее в этой главе, ансамбли, соответствовавшие такому образу, отнюдь не были достоянием частного круга и конфиденциальных вкусов того или иного денди, но распространялись за пределы круга, проникая в магазины и на улицы развивающегося лондонского «квартала мужской одежды»; а такое мировоззрение строилось на сложных материальных связях между городом и его элитарными потребителями-мужчинами. Карьеры Браммела и д’Орсе, деклассированного парвеню и авантюриста-любовника с континента соответственно, отметили начало развития городской коммерческой среды, в которой сам Лондон представал «королем денди», став выше и шире более узких устремлений двух этих скомпрометировавших себя «чужаков», хотя порой их действия и вкусы в чем-то описывают этот город. Без инструментов и декораций, ролей и возможностей, которые создавал этот «город мира», ремесло денди принесло бы мало выгоды этим самовлюбленным мужчинам, быстро ставшим знаменитыми и прославившимся в веках как символы триумфа стиля над смыслом. Возможно, их деятельность помогла прочно закрепить за Лондоном репутацию центра демонстрации определенного мужского образа, но сущность дендизма следует искать в более широких рамках самой столицы.