Аполлон беспомощно смотрел на мальчика, пока тот говорил, собачка, основательно вымазавшись, к чему-то принюхивалась. Ну как быть в этой ситуации? Ведь малыш наверняка еще не умеет читать. А нужно ли им общаться? Небезопасно ли? Ведь он скрывается от правосудия, за его голову назначено вознаграждение. К тому же мать мальчика ясно дала понять, что не желает видеть его рядом со своим сыном. Да и какой от него толк? Немой бедный работяга, преступник…
Но Индио с раскрасневшимися от ветра щеками смотрел на него своими разноцветными глазами, улыбался с такой надеждой, что ему просто невозможно было отказать, и Аполлон вдруг понял, что кивает, вопреки здравому смыслу.
Калибан так Калибан, пусть он и мошенник. Это Килбурну еще повезло: ведь Индио мог назвать его Ником Боттомом с головой осла[4].
Глава 3
У черного быка не было никаких отметин. Он был красив и одновременно
ужасен. Открыв пасть, он вдруг сказал на человечьем языке: «Ты захватил
мой остров, и заплатишь за это». Проснувшись, царь подивился столь
странному сновидению, но больше о нем не вспоминал…
— Индио!
Лили остановилась и окинула взглядом почерневший парк. Ей ужасно не хотелось запирать сына в полуразрушенном здании, но все же придется, если его исчезновения будут продолжаться. Солнце вскоре начнет клониться к закату, и заброшенный парк может таить в себе множество опасностей для маленького мальчика. А тут еще странный интерес, который проявил к нему герцог Монтгомери. Лили не понравилось замечание, отпущенное им по поводу цвета глаз ее сына, совсем не понравилось.
Встревожившись, Лили сложила ладони рупором и что есть силы закричала:
— Индио!
О, только бы с ним ничего не случилось! Пусть он вернется к ней веселый и довольный, даже если с ног до головы в грязи!
Лили устало побрела в сторону пруда. Забавно, что она опять начала молиться, когда вдруг столь неожиданно стала матерью. На протяжении многих лет она и не вспоминала о Всевышнем, а потом вдруг обнаружила, что в самые пугающие моменты короткой жизни Индио начинала нашептывать: «Дай Бог, лихорадка закончится… Помоги ему Господь, чтобы падение не имело последствий… Благодарение Господу, лошадь отвернула в сторону… О Господи, только бы не оспа! Все, что угодно, только не оспа!.. О, милостивый Господь, не дай ему потеряться!.. Господи, сделай так, чтобы это был не мой храбрый маленький мужчина, только не Индио…»
Лили зашагала быстрее и вскоре обнаружила, что почти бежит сквозь обугленные кусты ежевики и цепляющиеся за одежду ветки. Она никогда больше не выпустит его из дома, когда наконец отыщет: упадет на колени и крепко прижмет его к себе; отшлепает его и отправит в постель без ужина.
Дыхание Лили участилось, когда тропинка расширилась и вывела ее на открытое место перед прудом. Уже открыв было рот, чтобы позвать сына, внезапно она утратила дар речи: он был там — этот страшный человек, причем… стоял в пруду спиной к ней, совершенно обнаженный!
В ужасе заморгав, Лили застыла на месте. В этот предзакатный час в парке воцарилась зловещая тишина. Широкие плечи чудовища были ссутулены, голова опущена, словно оно что-то высматривало в воде. Возможно, его ошеломило собственное отражение, напугало? Лили почему-то стало его жаль: что поделаешь, если тело такое огромное, а мозг, напротив, крошечный. Лили подумала, что должна заговорить, дабы обнаружить свое присутствие, но все мысли тотчас вылетели у нее из головы, когда великан погрузился в воду.
Так она и стояла с открытым ртом.
Клонившееся к закату солнце пробилось сквозь пелену облаков и залило пруд золотистым светом, отражаясь от ряби на воде, оставленной движениями великана. Он вынырнул на поверхность — теперь лицом к Лили — и мышцы у него на руках напряглись, когда откинул с лица длинные, до плеч, волосы. Над водой в лучах закатного солнца клубился янтарный туман, отбрасывая отсветы на блестящую загорелую кожу мужчины и делая его похожим на бога этого разрушенного парка. Жалость тотчас же испарилась, сожженная внезапным осознанием собственной ошибки.
Лили судорожно сглотнула.
Господь всемогущий! Да он великолепен! Вода стекала по его груди, прокладывая себе путь сквозь поросль блестящих от влаги темных волос между тугими от холода бусинами сосков, и устремлялась вниз, к неглубокому, идеальной формы пупку и темной линии волос, исчезавшей — к вящему разочарованию Лили — в подернутой туманом воде.