-- Ах, да, -- отвечает она. Иэн выходит. Несколько отрывочных фраз.
-- Брайон здесь?
-- Нет, он не придет.
Интересно, сохранилась ли у меня еще бронь на номер? Вчера я ночевал на тахте в комнате, где спали еще четверо или пятеро. Кабинки. Несколько черных девушек. Иэн разговаривает с ними о каких-то делах, но что это за дела, я не знаю.
Неверные повороты. Потерял след. Нас приводит к этому бутику на чужой планете. Даже представить себе не могу, где он сейчас... дома, а я -нет... и ничем уже не сомкнуть эту брешь. У него дело, о котором я не имею ни малейшего понятия. Вернусь в Америку.
Под синим одеялом нахожу фрагменты наконечника стрелы, желтую кошку, старый мотоцикл. Мне следует поставить пломбы в колени и зубы. Правительство отъехало писать книгу в соавторстве с Тимом Лири. Играю в кости на таблетки морфия.
Я в поезде. Виден Гудзон. Остров. Схожу с парохода. Развалины дома из красного кирпича... щебень, кирпичи, балки... ванна. Кто здесь жил? Посетители встретят меня здесь. Хожу по острову. Кусты... деревья... скалы... немного. Площадью примерно в акр, может, меньше... переключаюсь на озеро Одинокой Звезды. Зияние спокойствия. Повсюду снег. Перед камином... теперь в комнате, растворяющейся в длинных серых пустых дорогах и канавах... перемещаюсь теперь уже очень быстро.
День рождения Брайона Гайсина. Танжер переместился на приблизительное место Галифакса. Кажется, города передвигают с места на место. Произошел какой-то фундаментальный планетарный переворот. Я приезжаю в Танжер и встречаюсь с Конрадом Руксом(61). Говорю ему:
-- Я прошел пешком через всю Сибирь. Это заняло два месяца. Пришлось убить пятерых... Нью-Йорка больше нет.
Я, кажется, прошел на запад от Берингова пролива через всю Сибирь и север Европы. Переправился через Атлантику, и вот я здесь.
-- Кто под Танжером? -- Я направляюсь на запад от Танжера в пустынные неизведанные места.
Гостиница при аэропорте в Лондоне. В аэропорту встречаю Бернона Вудла. Он направляется в Париж.
У меня очень мало денег -- лишь две монетки по десять шиллингов и немного мелочи. С деньгами должна приехать мама. В моем гостиничном номере жуткий беспорядок. Наконец, приезжает Аллертон в весьма пижонском английском пальто -- светло-рыжем с эполетами, ремнем и прочими финтифлюшками. Он все уладит с гостиницей. Кажется, что моя мама -- это он.
Я в Южной Америке, пытаюсь найти некий особый лагерь. Ко мне туда подъедут остальные. Указания, как до него добраться, очень путаны. Я выхожу, а на улице довольно сильная толчея, она выглядит смутно латиноамериканской. Я бросаю взгляд на другую сторону узкой бухты. Вижу, что время -- 12:15. (Часы похожи на луну.) Остальные должны присоединиться ко мне в 1:40. Надеюсь, они лучше меня знают, где именно. В гостинице я оставил свой скаутский нож. Решаю, что еще успею вернуться за ним. Прохожу мимо лавки с ножами в витрине, но решаю не покупать.
Встречаю Джерри Эванса. Мы как бы делаем с ним это... по крайней мере, он мельком показывает твердый член. Затем он с сумасшедшей скоростью гонит по улице с односторонним движением не в ту сторону. Мы едва не сталкиваемся с грузовиком. Обычно в снах о быстрой езде за рулем -- мой отец. Джерри что -- мой отец? Хммммммм. Опасность представляется очень реальной. Нет чувства, что это всего лишь сон.
Проснулся от кошмара, отхаркивая рвоту, вызванную грыжей. Сон был об укладке вещей. У всех остальных багаж уложен, и все готовы ехать. Дорогие чемоданы, сплошные кожаные ремни и зеленое полотно. Не могу найти бумажник. Смотрю в карманах костюмов, развешанных на крючках по стене. Кто-то еще помогает мне искать, и я, в конце концов, нахожу бумажник в корзине с грязным бельем. Обычная суета... грязная коммунальная квартира.
Иэн очень дружелюбен. Попытаюсь раздобыть себе завтрак. Надежда вековечная, говорит чувак. Иэн утверждает, что руки у меня -- как у еврея. Самое однозначно безумное замечание, которое я могу припомнить. Я соглашаюсь. Ну, кто станет отрицать такое голословное утверждение?
Поехал в Каменный Дом пострелять. Я жил в нем почти год, когда впервые приехал в Лоуренс. Теперь там живет антрополог Билл Лайон. Он пытается свести меня с каким-то шаманом. Мне хочется изгнать Мерзкого Духа(62). Он говорит, что через десять дней здесь будет Хромой Олень. Он, конечно, способен на большее, нежели любой психоаналитик.
Здесь также кто-то из бывших студентов Билла. Мне удается выдоить из него разумную горстку пуль. Возвращаемся в дом выпить, и в нем вдруг просыпается дух противоречия: что бы я ни сказал, ему непременно нужно вставить последнее слово. Приглашает нас на гурманский обед в Канзас-Сити. Я хмыкаю и отвечаю, что нужно посмотреть, что у меня запланировано. Это вызывает тему еды. Я говорю:
-- Когда делаешь карри, нужно сначала заправить его чуть-чуть поострее, а потом смягчить свежими персиками, сливами или медом.
-- О да, -- отвечает он. -- Это шри-ланкийский карри.
Когда мы возвращаемся к недавно приобретенному "дацуну" Билла Рича, тот говорит, что оказаться в ловушке дома у этого человека было бы кошмарно. Я от всей души соглашаюсь. Вечер на его территории мог бы сильно поколебать мой рассудок, и я бы не устоял от соблазна отвечать ему тем же. Но мне всегда не по себе даже преувеличивать малейший подвиг, не говоря уже о том, чтобы фальсифицировать его. Ненавижу врать и ненавижу лжецов. И я сразу вижу, когда кто-то лжет.
Помню, много лет назад в Париже Грегори разводил какого-то якобы исследователя Амазонки. Лжецы -- обуза и смертная тоска, которую я на себя бы никогда не взвалил. Этот исследователь был весь набит дерьмом про Зеленый Ад. На деревьях болтаются боа-констрикторы, тарантулы величиной с тарелку, убивают в считанные секунды.
-- О да, -- говорю ему я. -- Южноамериканские тарантулы ядовитее североамериканской разновидности, но опасности для здорового взрослого не представляют.
Тот вспыхивает:
-- Ну, так езжайте туда сами и сообщите им об этом, потому что им это неизвестно.
-- Ага, -- говорю я, -- а пираньи выскакивают из воды и откусывают на лету пальцы, а в реку даже ссать не стоит, поскольку в руках останется только кровавая кочерыжка, из которой бьют моча и кровь.
Прикидываю, что он неплохо смотрелся бы с усохшей головой.
Позже Грегори рассказывает, что исследователь меня просто возненавидел. Вам бы тоже, наверное, не понравилось, если б на месте этого самозванца оказались вы?.. и никогда не видели Амазонки?
Я сижу в постели в белых парусиновых штанах вместо обычной пижамы, и на штанах у меня -- блохи, поэтому я прикидываю, что нужно сходить за "Камфо-Феником" и покончить с этим блошиным цирком. Но стоит мне встать за средством, как я обнаруживаю, что это не похоже на мой дом в Лоуренсе, хотя кухня, ванная и дверь в цокольный этаж остались прежними, а также часть передней комнаты... но теперь там -- большая пустая комната. В передней комнате никакой мебели, она больше похожа на двор, замусоренный и грязный. Больше того, в доме -- стадо посторонних, по большей части -- на кухне и в том, что осталось от столовой/гостиной. Я говорю им:
-- В чем дело? Вы сюда вошли? Тогда просите разрешения, а не то выметайтесь. Ну-ка?
Некоторые хмуро бормочут что-то в ответ, а семеро проходят через переднюю комнату к двери, через которую, должно быть, вошли. Где я? Где-то в Италии, почему-то известно мне. Все эти нарушители ничем не примечательны -- ни молодые, ни старые, ни симпатичные, ни отталкивающие. Вокруг одного запахнута какая-то накидка. Он -- среди "вышедших", осталось примерно четверо упертых любителей литературы. Один сидит у двери в цоколь и читает Юджина О'Нила(63). Я подхожу к передней двери и распахиваю ее.
Снаружи -- канал с какими-то очень уж ветхими деревянными лодками, покоробленными и на вид -- протекающими, с большими моторами. Я поворачиваюсь к кому-то и говорю:
-- Нужно много бензина, чтобы удержать эти ящики на плаву. -- Я держусь очень беззаботно и самоуверенно, и он со мною соглашается.
Внизу, в цокольном этаже нахожу очень красивого мальчика. Мальчик этот -- больше, чем человек, он как-то мутировал, и у такого мальчика есть название, но оно не сразу приходит на ум; "Ицигани" или что-то вроде... в любом случае, необычный такой мальчик, в том же жанре, что и мальчик с солью на своей киске, но я опережаю события. Этот цокольный этаж -- нечто совсем иное. Больше, чем сам дом над ним. Везде полы из белого дуба, белые стены расступаются во все стороны, перегородки и дверные проемы. Сюда можно поместить пять квартир, но сейчас здесь пусто: ни мебели, ни дверей, одни белые стены и полы, всё сияюще и чисто бело. (Замечаю пятнистую кошку.) Нигде никакой грязи, и все это -- моё. Мальчика уже нет. Этот цокольный этаж -- как художественная галерея или музей без экспонатов.