На следующее утро, когда мы вышли на палубу, то увидели, что шхуна стремительно мчится вперед по огромным волнам. Террасы утесов острова Диско, монотонность которых скрашивал только что выпавший снег, были всего в нескольких милях от нас. Крики чаек и кайр разносились эхом от скалы к скале. Картина были лишена того великолепия красок, что мы наблюдали накануне. Солнце медленно выплывало из-за облаков мышиного цвета. Айсберги отливали ядовито-синим, а море катило гряды темных, цвета черного дерева, валов. Хотя почти не ощущалось ветра, разыгралось волнение. Мы почувствовали, что надвигается шторм, и поспешили укрыться в гавани Годхавна.[59] Это название красноречиво говорит о тех опасностях, которыми изобилует побережье, — настолько необходима эта гавань для моряков.
Когда мы вошли в узкий пролив, который извивается между низкими, словно полированными скалами, а затем вводит в гавань, двое эскимосов на каяках вышли навстречу, чтобы служить нам лоцманами. Приняв их на борт, мы вскоре отыскали удобную якорную стоянку, укрытую от ветра и волнения. Мы спустили на воду вельбот и отправились на берег, чтобы нанести визит губернатору.
Губернатор Фенкер сердечно приветствовал нас на небольшом
пирсе и пригласил к себе домой, где нас радушно встретила его жена — молодая, хорошо воспитанная датчанка.
Жизнь в городке била ключом. Все жители, включая собак, сбежались на прибрежные скалы и во все глаза смотрели на шхуну. Дома губернатора и его помощника — инспектора, самые примечательные в городе, были выстроены из дерева, привезенного из Дании, и покрыты толем. Хотя они и были скромных размеров, но казались слишком большими и как-то не гармонировали с отполированными льдом скалами. Рядом ютилось около двадцати эскимосских хибар, почти квадратных, построенных из дерева и камней, щели между которыми были туго законопачены.
Мы отложили визит в хижины аборигенов и пригласили губернатора вместе с супругой отобедать на шхуне. Мелодии, которые воспроизводил наш фонограф, стали сюрпризом для гостей и вызвали слезы ностальгии у кроткой женщины.
На всем побережье Гренландии прибытие судна — большое событие. Жизнь в этих отдаленных местах настолько бедна ими, что появление судна всегда вызывает оживление. Как только мы появились на берегу, девушки-эскимоски — эти крошки в странных штанишках — решили устроить танцы и всех пригласили принять в них участие. Моряки восприняли это известие с радостью и, получив разрешение капитана, вразвалку отправились на берег, оставив на борту только вахтенных. Это были не совсем обычные, полуночные танцы, ведь ярко светило солнце и ночь сверкала броскими красками.
Прежде чем выбрать якорь, мы выполнили необходимые ремонтные работы на шхуне и наполнили танки пресной водой. Подгоняемые беззаботным ветром, который словно торопился обогнать нас западнее Диско, на следующее утро мы прошли узкий пролив, известный под названием Вайгат. Когда я стоял на палубе, разглядывая проплывающие мимо айсберги, сверкающие подобно гигантским бриллиантам в прозрачном, серебристом свете утра, в моей душе стало расти некое чувство — оно пульсировало в такт движению судна, — подсказывавшее мне, что каждая отсчитанная минута, каждая пройденная миля приближает меня к таинственному центру Земли, к достижению которого я внутренне приготовился, но который все еще казался мне нереальным, недостижимым. Я содрогнулся от собственных мыслей.
К полудню мы дошли до устья Уманак-фьорда, испытывая сильное искушение зайти в его восхитительного спокойные воды. Зов Крайнего Севера не разрешил нам сделать это, и вскоре хорошо приметный Свартенхук (Черный крюк) — огромный скалистый утес замаячил на горизонте. За ним постепенно прорисовывалась длинная цепочка тех самых островов, в гуще которых затерялся Упернавик — место, где можно встретить последние следы цивилизации или хотя бы напоминание о ней. Ветер усилился, однако горизонт оставался чистым. Мы неслись на запад по крутым волнам в лабиринте островов, рассеянных вдоль южного побережья залива Мелвилл.[60]
Далее нам предстояло окунуться в настоящее царство льдов, единственными обитателями которых были немногочисленные эскимосы.
На следующий день, сняв часть парусов и работая двигателем, мы зашли глубоко в залив Мелвилл и там столкнулись с полями пакового[61] льда. Мы решили поохотиться. Для этого надо было прижаться ближе к земле. Там-то впервые нам и напомнили о себе великие силы Севера — молодой лед сцементировал плавающие вокруг нас поля, и на несколько дней мы оказались запертыми в замерзшем море.
Дни вынужденного бездействия все же доставили нам огромное удовольствие, потому что медведи и тюлени на льду позволили нам прекрасно на них поохотиться. Однако постоянно грозившая опасность заставила нас пристально наблюдать за поведением шхуны. Чертов Палец — высокая скала, похожая на палец человеческой руки, указывающий в небо, маячил перед нами, будто подзывая к себе. Пронизывающий ветер налетал с берега.
Лед стонал. Гаги, кайры и чайки издавали резкие, тревожные крики — по-видимому, они предчувствовали наступление шторма.
Трое суток паковый лед сжимал нас в своих объятиях. Затеи мерцание льда на берегу прекратилось, он стал безобразно серого цвета. Пак, окружавший судно, начал угрожающе потрескивать, небо на юго-западе потемнело.
Ветер зловеще замер. Воздух словно сделался гуще. Все мы ощутили какое-то непонятное беспокойство. Я, хорошо знакомый со штормами на Севере, мог предсказать, что крупного волнения не будет. Среди пакового льда это явление редкое, так как айсберги, плоские льдины и небольшие плавающие обломки их сглаживают волны. Даже когда пак вскрывается и на поверхности моря образуются водные прогалины, вода в них как бы густеет под воздействием низких температур и остается спокойной. Я знал наверняка, что свирепый ветер освободит шхуну, и тогда в открытом море придется уповать лишь на ее прочность.
Не успели мы отобедать, как услышали свист ветра в снастях. Выскочив на палубу, мы увидели, что на юге над морем клубится облако, напоминающее пар или дым, как при извержении вулкана. Сумрак на горизонте быстро сгущался. Ветер завыл угрожающе, зловеще: это завывание сопровождалось шипением. При сером, стального цвета освещении мы увидели, как вокруг на почерневшей воде вздымается и опускается лед. Это вселило в нас ужас. Подобные горам айсберги дрожали и раскачивались, а льдины издавали странные, неслыханные звуки.
Внезапно впереди начал открываться проход. Быстро поставив косой парус — остальные паруса были туго укатаны, мы под двигателем стали продвигаться к нему. Мы перевели дух, когда нам удалось продвинуться еще западнее, но настоящее облегчение почувствовали, оказавшись на открытой воде.
Стоило нам выбраться из ледяного плена, как вокруг с головокружительной быстротой стали вздыматься волны. Черные, как сама ночь, они казались нам опаснее льда, потому что были повсюду и злобно разбивались о ледяные стены. Ветер зашел по часовой стрелке и усилился до свирепого, неумолимого урагана. Словно резиновые мячики, раскачивались и подпрыгивали в море айсберги. Шторм грохотал так, что казалось, будто стреляли из орудий. К счастью, мы были в безопасности на борту судна и, взяв курс на запад, вскоре оказались далеко от ловушки, в которую нас заманил лед.
Шторм продолжал бушевать, но мы уже ничего не опасались, потому что верили в свое судно, которое выдерживало штормы даже на Большой Ньюфаундлендской банке.
Судно черпало носом воду, раскачивалось с борта на борт с такой силой, что реи едва не касались воды. Ледяная вода гуляла по палубе. Пошел дождь. Вскоре мачты и снасти покрылись ледяной коркой. Затем повалил снег, превратив скользкую, покрытую льдом палубу в поверхность, напоминающую наждачную бумагу. Температура воздуха была не слишком низкой, но ветер пронизывал до костей. Наши матросы вымокли до нитки, и их одежда по-
крылась ледяной коркой. Однако, несмотря на физические страдания, они держались молодцами и выглядели как-то неестественно бодро. Постепенно мы выходили в открытое море. Часа через четыре шторм начал сдавать, и под дважды зарифленным фоком мы с ликованием наконец-то вошли в безопасные воды.
Note60
Северные берега залива Мелвилл были исследованы Айвиндом Аструпом. когда тот был членом экспедиции Пирн 1894–1895 гг. Аструп был также н в первой экспедиции Пири в 1892 г. и служил бесплатно. Он зарекомендовал себя преданным делу человеком, поддерживал во всем Пири и помогал ему, когда тот в 1892 г. совершил переход через ледники внутренней Гренландии. В 1893 г. Аструп серьезно отравился пеммиканом двадцатилетней давности. Это произошло оттого, что Пири совершенно беззаботно поставил ему негодное для употребления продовольствие. Оправившись, Аструп в сопровождении надежного проводника-эскимоса двинулся на юг. В невероятно сложных условиях он исследовал и нанес на карту контуры ледяных барьеров, ледники, горы и прибрежные острова в заливе Мелвилл. Это была серьезная работа, настоящее исследование. Вернувшись, он обработал собранные материалы и опубликовал их, принеся известность и славу экспедиции, которая в остальном окончилась неудачей. Эта публикация вызвала гнев Пири, и он публично оскорбил Аструпа. Тот, совсем еще молодой человек с чувствительным сердцем, сильно страдал от такой несправедливости и едва не лишился рассудка. Аналогичные оскорбления Пири обрушивал и на головы других, и в конечном счете на меня самого, например в своей клеветнической, «липовой» телеграмме. Неделями Аструп отказывался говорить о чем-либо, кроме как о низости Пири по отношению к нему и его спутникам, которых Пирн обвинил в позорном дезертирстве. Затем совершенно неожиданно Аструп вернулся в Норвегию, и мы узнали о его самоубийстве. Так из-за узколобости, несносной жестокости Пири была загублена человеческая жизнь. Это не прямое убийство, однако случившееся ужасно, так как жизнь молодого, благородного человека была погублена по милости трусливого и ревнивого эгоиста.
Note61
Пак — эскимосское название льда с учетом местной специфики, как правило, многолетнего. Именно в этом значении, как термин, вошел в научную литературу.