Чай мы с Мишей пьем молча. Я поглядываю то на часы, то на дверь - вдруг Лиховерцевой захочется узнать, где я, и она придет. Юлька не приходит. Миша молчит. Я допиваю чай и благодарю за компанию. Правда, когда я встаю, чтобы покинуть кухню, Миша заговаривает со мной (а я-то надеялся, что чаем дело и ограничится).
- Что происходит? - спрашивает он, и я застываю на месте. Улыбаюсь.
- Где? - задаю уточняющий вопрос, а то не хватало еще выболтать лишнего зазря. Но нет, увернуться не удается.
- У вас с Юлей, - что ж, это с самого начала был провальный план. И я не про увороты говорю, а про ложь, сочиненную Лиховерцевой. Да я и сам хорош.
- Все в порядке у нас с...- запинаюсь. - Юлей.
- Мне-то можешь не врать, - усмехается. - Я о ваших разборках столько слышал, что как-то мало верится, что вы внезапно воспылали неземной любовью друг к другу.
Шах и мат. Говорю же, я хорошо играю в шахматы на слегка выпившую голову. «На чай» мои партии идут плохо. Крымского вина бы сейчас, того, что мы пили с Юлькой вчера на пирсе, ожидая закат и передавая друг другу бутылку. Пластиковые стаканы, по заверениям Лиховерцевой, лишь бы испортили атмосферу и экологию.
- Не буду, - решаю быть честным. - Просто Юльке показалось, что так будет проще объяснить мое присутствие здесь.
Миша внимательно смотрит на меня, взвешивая мои слова. Врать ему, действительно, бессмысленно. Если тетя с дядей и могли никогда не слышать о моем существовании, то любимый брат Лиховерцевой - вряд ли.
- Это-то понятно, - растягивая слова, медленно произносит он. Видимо, я все еще под подозрением, хоть и не понимаю, в чем меня обвиняют. - Но что ты вообще здесь делаешь? Отдохнуть на халяву решил?
Мне перехватывает дыхание от такого предположения. Что ж, наверное, я и впрямь выгляжу... альфонсом? Тьфу ты. Вечно Лиховерцева меня в дерьмо втягивает. А сама-то дрыхнет небось.
- Нет, я... - и замолкаю. А что ответить? Я и сам не знаю, почему поехал, повелся на странное предложение Юльки. Сам же весь выпускной мечтал о том, как окончательно распрощаюсь с ней, ее хитрой лисьей мордой и многоликостью. В общем, что ответить, я так и не придумываю, поэтому просто пожимаю плечами. - Она позвала, а я согласился. Не спрашивай зачем, сам не знаю.
- Да верю я тебе, - внезапно смягчается Михаил. - Просто... Я ж от нее с двенадцати лет слишком назойливых кавалеров отваживаю. А она как мне назло - приедет, в самые короткие юбки нарядится. Все мои друзья заглядывались, хоть и мелкая. Я ей: «Нельзя так, Юлька», а она мне: «Так лето же». Лето... знаю я это лето, шилопопое. А тут приезжаю, а она с «женихом», а жених - ты. Я уж мамке с батей не стал ничего говорить, а с тобой вот надо было. Она ж глупенькая.
Я хмыкаю. Вот кем-кем, а глупенькой я бы Лиховерцеву не назвал. Бывает, конечно, дурой, а так - хитрая. И умная. И что уж, симпатичная. Неудивительно, что парни с подростковых лет заглядывались.
- Может, не надо было гонять кавалеров, сейчас авось настоящий бы жених был? - спрашиваю. Ну а впрямь, может, кто и «проскочил мимо», с таким-то братцем. Но Миша качает головой.
- Не, Юлька не для них. Умная больно. Пусть лучше ровню ищет. Главное, чтоб не женатого, - и мы оба грустно усмехаемся, вспоминая женатую Юлькину любовь. Тот, конечно, ровня был, но... Вспоминать о нем не хочется.
- Я спать, - наконец говорю я. Разговор вроде окончен, а спать и впрямь хочется. Тем более, Лиховерцева обещала меня рано поднять. Говорит, что раз всего один день остался, надо уложить в него максимум. Я бы с удовольствием просто полежал у моря, но Юлька ж упертая...
- Ты смотри там, - шутливо грозит мне Миша. И внезапно спрашивает. - Слушай, а как ты ее зовешь? Юлька как-то говорила, а я забыл...
- Юля, Юлька, Лиховерцева, - задумчиво перечисляю я, затем чуть тише (не прилетело бы за такое), -- мое персональное Лихо...
- А, точно! - Миша басовито смеется.
- Она обижается, - говорю я, а он продолжает смеяться.
- Не все, на что она обижается, ей во вред, - глубокомысленно замечает Юлькин брат. Я только пожимаю плечами, не зная, что и ответить.
Прежде чем уснуть, я долго смотрю на спящую Лиховерцеву. Вот уж впрямь Лихо. Вот только есть большое «но»: оно - мое. И что с ним делать - непонятно.