— О нет, боже, нет, вовсе нет, — я засмеялась. — Я имела в виду совсем не это. Я имела в виду — это же и есть моя карьера, верно? Разве не об этом мы сейчас говорили?
Леттерман потер подбородок. Посмотрел на координатора спорта.
— Значит, такие страхи, как… скажем, что ты скомпрометируешь свою целостность… или какой-то, э, фактор искусства: он не является фактором в этом решении, вот что ты говоришь.
Дик попросил Руди на секунду дать трансмиттер.
— Как же, конечно же были факторы искусства, — сказала я. — Когда-нибудь пробовал играть с мясом в партнерах, Дэвид? — я огляделась. — Кто-нибудь? Размазывать горчицу так, чтобы тебе верили?
Казалось, Леттерману было неудобно. Зрители издавали странные звуки: не могли понять, смеяться или нет. Дик начал очень спокойным тоном что-то мне передавать.
— Все еще выглядеть голодной на пятнадцатом дубле? — сказала я, пока Леттерман улыбнулся и отпил из чашки. Я пожала плечами, — Искусство там в каждом кадре, Дэвид.
Я едва слышала голосок Дика, предупреждающий, чтобы я помнила об опасности съехать на оправдания. Ибо Леттерман показался вдруг робким, словно колебался из-за чего-то. Он посмотрел на левый край сцены, потом на свою карточку, потом на меня.
— Просто, Сьюзан, наверное, какой-нибудь циник, вроде нашего Пола, — Шэффер засмеялся, — захотел бы узнать… то есть, — сказал он, — все эти твои активы, что мы вместе перечислили, у тебя все, как я сказал, удалось… и вот что интересно кому-нибудь вроде Пола — так-то это не наше дело… — он неловко поправил воротник, — в общем, вопрос, со всем уважением: какая же сумма денег, даже — какие баснословные богатства вынудили талантливую и, если не великую, то, ты согласишься, всеми любимую, и плюс ко всему «удавшуюся» актрису… играть с мясом в партнерах?
То ли Дик, то ли Руди прошептали «О господи».
— Казаться изголодавшей, в энный раз намазывая эту самую… горчицу, — сказал Леттерман, наклонив голову набок, глядя на меня, как мне отдаленно помнится, правым глазом. — И мы все, конечно же, поймем, если ты не захочешь вдаваться, то есть… я прав, Пол?
На вид ему действительно было неловко. Будто до последней минуты он только притворялся ведущим. Я смотрела на него, будто он совсем сошел с ума. Теперь, когда он задал свой дурацкий вопрос, мне казалось, будто с самого начала моего появления мы говорили о разном. Я зевнула искренне.
— Просто будь честной, — сказал Дик.
— Давай, расскажи про задолженности по налогам, — прошептал Руди.
— Слушай, — сказала я с улыбкой. — По-моему, кто-то из нас непонятно объяснял, да. Можно я отвечу честно?
Леттерман смотрел на левый край сцены, будто спрашивал у кого-то разрешения. Я была уверена, что ему казалось, будто он зашел слишком далеко, и его дискомфорт приглушил аудиторию, как смерть.
Я улыбалась, пока мое молчание не привлекло его внимания. Заговорщицки к нему наклонилась. После неопределенной паузы он наклонился над столом ко мне. Я медленно посмотрела по сторонам. Сценическим шепотом сказала:
— Я снялась в рекламе сосисок бесплатно.
Поиграла бровями.
Челюсть Леттермана отпала.
— Бесплатно, — сказала я, — только ради искусства, прикола и пары ящиков хот-догов, и удовольствия от качественной работы.
— О, да ладно, брось, — сказал Леттерман, откидываясь и хватаясь за голову. Притворился, что обращается к студийной аудитории: — Ну дамы и господа…
— Чувство, которое, уверена, нам всем хорошо знакомо, — улыбнулась я с закрытыми глазами, — На самом деле это я им позвонила. Вызвалась добровольно. Почти умоляла. Ты бы видел. То ещезрелище.
— Ну и девчонка, — влез Пол Шэффер, притворяясь, что утирает глаз под очками. Леттерман бросился в него карточкой, и звукооператор, в красном свитере, ударил молотком по другому листу стекла. Я слышала, как Дик говорил Руди, что это все благодаря им. Леттерман, кажется, наслаждался вовсю. Он улыбался; он сказал «Ха, ха»; его глаза были в высшей степени живыми; он был похож на очень большую игрушку. Кажется, все были в восторге. Я коснулась уха и услышала, как муж благодарит Дика.
Мы поговорили и посмеялись минуту-две о том, что искусство и принятие себя важнее, чем активы. Интервью завершилось взрывом радушия. Дэвид Леттерман сделал конфетти из ярлычков со своего тела. Я искренне жалела, что все кончилось. Леттерман тепло мне улыбнулся и мы ушли на рекламу.
Именно тогда я почувствовала всей душой, что и ужас, и конференция, и страх Руди были безосновательны. Потому что, когда мы отключились на рекламную паузу, Дэвид Леттерман остался таким же. Режиссер, в кардигане, попилил горло пальцем, умело снятая отбивка заполнила все мониторы студии 6-А, группа под управлением Шэффера играла фанк, огоньки камер потемнели. Плечи Леттермана опустились; он устало навалился на очевидно дешевый стол и вытер лоб жалкой салфеткой из кармана пиджака яхтсмена. Улыбнулся от души и сказал, что ему действительно гротескно приятно было со мной поболтать, что мы сегодня точно отработали зрительский развлекательный доллар, что он надеялся, ради ее же блага, что у моей дочери Линнетт есть хотя бы половина моей харизмы, и что знай он, что я окажусь таким чрезвычайно обаятельным гостем, он бы кротовые горы сдвинул, лишь бы давно уже меня пригласить.