как я никогда не видел книгу, в которой мы живем, со стороны. Но Делайла
описала мне ее во всех подробностях.
Вообще- то она провела весь вечер субботы за тем, чтобы основательно
ознакомить меня с ее комнатой, водя при этом открытой книгой от одного угла к
другому. Я прочитал четыре предсказания из печений счастья, который были
приклеены к зеркалу, познакомился с ее золото рыбкой по имени Дадли,
подивился доске, на которой она может писать, а затем снова стирать, и
небольшим воспоминаниям о местах, которые она посетила вместе с матерью.
Ушелье Флум в Нью Хемпшире, фабрика мороженого Бена и Джерри, Бостон,
статуя свободы. Единственной загвоздкой было то, что Делайла не могла
присутствовать при создании картины, так как для этого книга должна быть
закрытой, и я смогу встретиться с Рапскуллио в его убежище.
Поэтому Делайла настояла на том, чтобы я запомнил даже мельчайшие детали в
комнате, чтобы все было перенесено на магический холст наиболее четко. Она не
полагается на случай, как и я.
— Сколько лампочек здесь внутри?— допрашивает она меня.
— Три. Одна на письменном столе, другая прикреплена над кроватью и третья на
комоде. И рядом с лампой на комоде стоят игрушечные часы, которые подарила
тебе. Твоя мама на пятый день рождения. А в голове твоей кровати наклеена
наклейка от Коко, нервной обезьяны, которую ты приклеила туда в три года и так и
не смогла до конца отклеить. И в данный момент на комоде рядом с расческой
лежат три пары сережек, которые ты не убрала в шкатулку для украшений, — я
строю рожу. — Теперь ты мне веришь, что я готов?
— Полностью, — говорит она.
— Ну, хорошо, тогда я пошел.
— Подожди! — когда я поворачиваюсь к ней, она смотрит на меня и кусает
нижнюю губу. — Что будет, если это не сработает?
Я вытягиваю руку вперед, как будто я мог бы прикоснуться к ней, но конечно это
нереально. — А что, если сработает?
Она проводит пальцем по странице в непосредственной близости от меня. Мир
вокруг меня начинает слегка искажаться. — До свидания, — говорит Делайла.
Пещеру Раскуллио не мешало бы основательно убрать. По углам висит паутина, и
я практически уверен, что у меня под ногами промелькнула крыса, когда я вошел.
— Есть, кто дома? — спрашиваю я бодро.
— Здесь внутри, — кричит Рускуллио. Когда я заворачиваю за угол, я нахожу его
занятого тем, что он изучает бабочку, которая находится в банке из-под
мармелада. В крышке проделаны дырки, но насекомое отчаянно бьется крыльями
в стекло, пытаясь выбраться на свободу.
Я понимаю, каково это.
— Раскулио, — начинаю я. — Мне нужна твоя помощь.
— Я сейчас немного занят, Ваше...
— Это очень срочно.
Он ставит банку с бабочкой на стол. — Выкладывай, — говорит Раскуллио и
складывает длинные тонкие руки.
— Я надеялся, ты смог бы кое-что нарисовать для меня. Один подарок.
— Подарок?
— Да, для моей подруги. Очень особенной подруги.
Лицо Раскуллио озаряется. — Тогда я тот самый, я как раз работаю над
исследованием жука...
— Я думал немного о другом, — перебиваю я. — Это должно быть что-то
романтическое.
Он потирает подбородок. — Посмотрим... — Раскуллио вытаскивает три полотна
с изображением лица Серафимы из стопки у стены. — Можешь выбирать.
— Это вещь... она не для Серафимы.
Губы Раскуллио медленно растягиваются в двусмысленной улыбке. — Ого, —
говорит он. — Наш маленький принц не упускает ни единой возможности.
— Ах. прекрати Раскуллио. Ты же знаешь, что мы с Серафимой никогда особо не
подходили друг другу.
— И кто же эта счастливица? — спрашивает он.
— Ты ее не знаешь.
Он смеется. — Ну, учитывая то, как обозрим наш мир, это крайне маловероятно.
— Слушай,— говорю я. — Просто сделай мне это одолжение и тогда я сделаю
для тебя все, что захочешь.
— Все? Он искоса поглядывает на меня.
Я медлю. — Ну конечно.
— Ты не мог бы мне... что-нибудь спеть?
Честно говоря, петь я умею примерно так же хорошо, как и рисовать. Но все-таки я
киваю. Раскуллио разворачивается, убирает с дороги несколько полотен и
начинает напевать мелодию, играя на древнем рояле.
Я прислушиваюсь к первым нотам. — Тебе это знакомо? — спрашивает он,
преисполненный надежды.
— Да,— oоткашлявшись, я начинаю петь:
— For he’s a jolly good fellow, for he’s a jolly good fellow, for he’s a jol y good fellow …
that nobody can deny.*
(*Bobby Vinton — For He's A Jolly Good Fellow)
Когда я умолкаю и поднимаю взгляд, то вижу Раскуллио, вытирающего слезы. —
Это было чудесно,— говорит он, сопя.
— Эмм... спасибо.
Он отваливается.— Это не просто быть злодеем, знаешь ли.
Он осматривается еще раз, затем возвращает мне свое внимание.
— Итак, — говорит Раскуллио. — Собственная картина?
— Да, — начинаю я. — Она болжна быть нарисована на магическом холсте. На
том, на котором ты оживил бабочку.
Взгляд Раскуллио потемнел. — Ты хоть понимаешь, сколько времени мне
понадобилось, чтобы так идеально изобразить мое убежище?
Мне очень жаль, Оливер, я просто не могу...
— Конечно, ты можешь. Так как, как только начнется история, полотно станет
снова, таким как прежде, с прежним изображением.
Я наблюдаю за ним, пока он обрабатывает эту информацию. — Это верно, —
добааляет Раскуллио.
— Мне нужна комната, в которой стоит кровать.
Спальня, — объясняю я ему.
— В большинстве случаях, если стоит кровать...
— И она должна быть очень... девчачьей. Стены должны быть розовыми.
Раскуллио берет кисточку и смешивает два цвета. — Вероятно, вот так? —
Спрашивает он, и стены комнаты Делайлы обретают жизнь.
Да! — говорю я, указываю в угол полотна. — Вот здесь стоит зеркало. Нет, дерево
чуть светлее, и оно стоит на комоде. Ты можешь его переделать, нужно пять
ящиков, а не четыре.
Это трудно объяснить Раскуллио, как ему наполнить комнату предметами,
которые он никогда в жизни не видел. Когда он даже не знает таких вещей
( плафон, радио— будильник), я рисую грубый эскиз этого предмета палкой на
грязном полу пещеры.
— А на кровати лежит книга, — продолжаю я. — Она красная с золотыми
буквами на ребре. «Мое сердце между строк» написано на ней.
Он поднимает брови. — Точно также... как наша история?
— Хм, да. Мне показалось, это было бы красивой деталью, — нет смысла
объяснять ему, почему книга непременно должна быть там. Я продолжаю со
своими указаниями и исправляю,
если нужно: нет, магнит в форме сапога, а не круглый. И постельное белье скорее
более розовое чем пастель-фиолетовый.
Когда Раскуллио наконец закончил, я осматриваю холст и вижу точное
отображение комнаты Делайлы перед собой. — Ну как? — хочет он знать.
— Идеально, — бормочу я. — Это абсолютно идеально.
Теперь наступила самая трудная часть. Делайле и мне было ясно, что Раскуллио
ни в коем случае не должен видеть, как я буду рисовать себя на холсте.
Риск слишком большой, что, если я доверю ему мой план, а он попытается
помешать мне? Или расскажет Фрампу или еще кому-нибудь, что я пытаюсь
покинуть историю?
Возможно, я мог бы прибегнуть к хитрости, чтобы изобразить на холсте себя как
часть подарка, но, если он все поймет в середине процесса, я застряну
наполовину в мире Делайлы и в своем мире? Я, конечно не такой уж и хороший
художник, но на не остается ничего другого.
Вместе с Делайлой мы составили план, при помощи чего-то, что называется