Двадцать лет назад Бродский лишил будущего эту «черноглазую, зарастающую к вечеру трехдневной щетиной часть света». Он обнаружил в Турции только незавидное, третьесортное настоящее трудолюбивых, но ограбленных интенсивностью истории этого места людей. «Больше здесь уже никогда ничего не произойдет, кроме разве что уличных беспорядков или землетрясения». Поэт, целиком погруженный в себя, не знал, что бывает «восточное чудо», он вообще не верил в чудеса. Он нашел здесь край мертвых, а мы-то с того света ездим сюда как в страну живых.
Здесь и правда каждый видит то, что хочет, и Турция здесь совсем ни при чем. Мы просто заглядываем внутрь себя, такие зеркальные тут везде стенки.
Но какой-то легкий налет обреченности здесь действительно слышен.
Никто не умеет ждать как они. Месяц, год, два – как будто там другое ощущение времени. Они встречают тебя, и, кажется, что время и не проходило вовсе, а был только длинный-предлинный сон, похожий на разлуку.
Разругавшись с Махой, героем своего романа, я пребываю в хорошем настроении. Пути открыты, мы свободны. Мило помахав ручками вслед укатившей машине, мы, не сговариваясь, спускаемся к нашей дискотеке. Почти четыре ночи, разумеется, там уже закрыто. Лунный свет заливает сквозь большие стекла столики и танцпол, на котором мы не раз вымещали вселенскую радость. Мы и сейчас не прочь огласить этот мир счастливыми первобытными криками. Чья-то тень отделяется от стены и издает изумленный возглас. Это друг нашего Цыпочки, к которому мы, собственно, и шли. По другу явно плачет логопед, и мы, опять не сговариваясь, мысленно обозначаем его Логопедом. Мы ужасно проголадались, и поочередно едем в местную «Чорбу» на логопедском велосипеде.
При нашем появлении в «Чорбе» мгновенно происходит нечто невероятное. Я вижу чье-то знакомое лицо. Этот человек кому-то звонит, увидев меня. Говорит «Она здесь», но не договаривает, потому что где-то т а м бросают трубку. Через минуту к кафе подлетает мотоцикл, и с него спрыгивает мой Маугли в светлом костюме. Увидев меня, он сначала застывает на месте, но спустя мгновение мы бросаемся друг к другу в объятия. Мою безумную радость сменяет поскребывание совести. Я смотрю на него и отвожу взгляд. Его глаза сияют от любви, и это становится мучительно. Ему делается больно сразу после первого вопроса.
Вы когда приехали? Вчера?
Нет. Две недели назад.
Бедный Маугли. Ты не можешь поверить, что я уже давно здесь, но не нашла тебя.
Ты даже не звонил мне!
Я ждал тебя. Я знал, что ты приедешь.
Ты все равно рад. Ты уже понял, но готов на все закрыть глаза. Я могу сомневаться в чувствах собственного мужа, и всех, кто меня когда-либо любил, но только не в твоих. Достаточно взглянуть на тебя теперь, спустя год. Перед тобой мне вдруг становится стыдно. Только сейчас я понимаю, что это и была любовь. Ты мой мальчишка. Твоя взяла. Ты оказался сильнее. И тебе не хватает только нимба над головой.
Беги, возлюбленный мой, будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических.
Тем временем в кадре происходит перемещение фигур, произносятся какие-то слова, и тут выясняется, что наш Логопед – двоюродный брат моего Маугли. А ведь и правда чем-то похожи, только Маугли, наверно, вобрал в себя все семейное простодушие, а этот – все ехидство. Я в тупике. Логопед победоносно сверлит меня своими хитрыми глазенками, из чего следует, что не позже чем через час Маугли будет знать все о своей любимой. А пока Логопед в недоумении.
Так это о тебе мой брат рассказывал целый год? По тебе сходил с ума? Из-за тебя подрался, разбил лицо, из-за тебя вернулся сюда работать? Он говорил о тебе каждый день. Или каждый час.
Как видишь.
ххх
- Tamam canim sen ne konusmak istiyorsun?
Маугли останавливается, пораженный моим знанием турецкого. В прошлом году я и двух слов не знала, а теперь болтаю с ошибками, но зато как уверенно!
- Почему ты стала так холодна?
Он делает вид, или вправду не понимает, где и отчего я так поднаторела с языком.
Я смотрю на него с недоумением.
Мы молча доходим до бара «Черная лошадь», где он работал в прошлом году.
- Пить что будешь?
- Ничего не хочу.
Ниф заказывает пиво. Маугли задумчиво качается на стуле, ковыряя в зубах, и с трудом сдерживает слезы. Я стараюсь не смотреть на него. Ниф пожирает меня глазами.
Приходит Тэфик, старый друг Маугли, и все вместе мы бредем к морю.
Ниф от нечего делать уединяется с Тэфиком, а мы с Маугли смотрим с лежака на звезды.
Это всегда так грустно, встречи со своими бывшими богами.
Мы расстаемся на рассвете.
Молитва переливается всеми цветами в разреженном воздухе утра. Если здесь не будет утренней молитвы – солнце, наверно, не взойдет.
Я выхожу на боковой проулок наших апартов, откуда с высоты открывается вид на весь поселок, мечеть и далекие горы, самовольно разделяющие небо и землю. Мои ботинки полны песка. Мне надо прийти в себя. Терпеливо жду, когда из-за гор появится солнце. Проходит, наверно, полчаса или больше, прежде чем на горизонте проступает долгожданная краснота. Я стою на разбитых ступеньках земного шара. Мир безмолвен, слышно даже, как молчит воздух. Красный круг вводит меня в оцепенение и переставляет мои полушария.
Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце.
Люди спят в неправильное время. Не знаю, смогу ли теперь заснуть. Я не умею любить так, как умеют другие.
Ноги сами приводят меня к «Чорбе», где работает Маугли. Мне необходимо с ним объясниться. Вижу его издалека, он тоже замечает меня, и пока подхожу, оба успеваем покрыться красными пятнами.
Я уже вторые сутки жду тебя, даже не ложился спать.
Слушай, я хочу тебе объяснить. У меня есть друг, поэтому и не пришла. Откуда мне было знать, что я тебя опять встречу??
И дураку понятно, что у тебя кто-то есть. Оставь его!
Как это оставь? Он что, игрушка? И не собираюсь.
Почему? Ну почему? Почему-ууу? Ты же любила меня!
И сейчас люблю. (Что я говорю?)
Я прощу тебе, прощу!!!!! Не могу без тебя жить…
Это единственный человек на свете, который говорит только правду. Он плачет, смотреть на это невыносимо. Какого черта мне потребовалось объясняться, сплошной садомазохизм. Дура, идиотка! Ну хоть брось этого Маху! Глупо, глупо, ничего уже не вернешь. Не хочу ходить кругом виноватой, покрываться пятнами и морочить тебе голову.
Как его зовут?
Неважно.
Как его зовут, я спрашиваю?
Какая тебе разница?
У него что, нет имени?
Есть! Махир!
Маугли как-то недобро усмехается. Это имя по-турецки означает «умелец». Лучше бы уж Маху назвали как-то по-другому.
Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою, ибо крепка, как смерть, любовь, люта, как преисподняя, ревность, стрелы ее – стрелы огненные, она – пламень весьма сильный.
Я пытаюсь дотронуться до него, но он уворачивается. Потерянные, мы сидим на парапете напротив «Чорбы».
Я ухожу. Больше меня, пожалуйста, не жди.
Черт, даже если бы я лучше знала язык, мне бы просто помолчать! Я встаю, Маугли продолжает плакать, и тут я не выдерживаю, превращаюсь в мегеру:
Что ты мне все про любовь, про любовь? Сколько я в прошлом году истратила денег, ты знаешь? Ты знаешь, чего мне стоили все эти встречи с тобой? А кто покупал билеты к родителям на мои деньги? Что ты теперь плачешь?
Он взрывается.
Да я знаю, знаю, знаю! Прости меня, прости. Я был идиотом, глупым мальчишкой! Но сейчас все по-другому! Я изменился, у меня есть хорошая работа. У нас не будет проблем с деньгами! Только вернись ко мне!