Разговор с Гримом закончился тем, что Кира с криками очнулась на кровати. Стены между комнатами тонкие, поэтому её услышал Саша, который, забеспокоившись, начал к ней ломиться. Пришлось врать, что уснула после пар и ей приснился кошмар.
Врать Кира не любила, хотя умела это делать виртуозно: ей всегда верили. И в то же время она могла преподнести правду так, что ту ставили под сомнение. Обманывать Сашу было, словно лгать пятилетнему ребёнку. Похоже, что сосед действительно ничего не помнил о её «ночном припадке». Поэтому, когда тот спросил, зачем она всё-таки его звала к себе, пришлось снова солгать, что боялась того приснившегося днём кошмара. На что сосед предложил свою «безвозмездную помощь» в составлении ей ночной компании, от которой пришлось тоже открещиваться, ещё и стараясь не задеть и не обидеть парня: конфликты с соседями были совершенно не нужны.
За это Кира и не любила ложь: одно цепляет собой другое, и вот уже человек заваривает такую кашу, которую не расхлебать. Помни потом, кому и что соврала… Поэтому во вранье по мелочам она никогда не видела смысла. Тому, кто зарекомендовал себя честным человеком, поверят охотней, чем тем, кто врёт и привирает на каждом шагу.
— Пять человек погибли? Из-за меня? — закусив губу, тихо спросила Кира. В углу над её кроватью стояла иконка, подаренная мамой. Посмотрев на лик, она тихо заплакала. Было очень жаль этих людей, которые пострадали просто потому, что какие-то инопланетяне решили наказать другого.
Губы снова занемели, уже знакомый голос прошептал:
— Не сдержался. Требуются ещё настройки. Это случайность.
У Киры было чёткое ощущение, что она особо не властна в этой ситуации, оставалось только подчиниться и узнать побольше о том, что вообще происходит и как с этим бороться. И возможно ли в принципе это. Она легла на кровать и закрыла глаза.
На поляне ничто не напоминало о вчерашнем: всё та же травка, цветочки. Разве что Грим не сидел в позе лотоса, а стоял к ней спиной, разглядывая реку вдали. Кира сделала пару шагов и встала рядом.
— Прости меня, сестра, я не сдержался… — ровно сказал Грим, но потом его голос дрогнул. — Я знаю, что должен подавлять свои эмоции… Даже сейчас, освобождённый от оболочки. Знаю… Но ничего не могу поделать… Я скучаю по Ней… Это было так несправедливо: разлучать нас…
От него буквально исходило нечто тёмное, что обычно Кира у людей лишь иногда ощущала или видела краем глаза, если эмоция была слишком яркой. Стоило субстанции коснуться её, как нахлынула глухая тоска, накрыла с головой, растоптала, превратила в ничтожную песчинку. Кира вспомнила тот сон, где она висела в пустоте. Она вспомнила, что чувствовала сама, когда любимыми губами были произнесены те страшные слова. Когда её сердце, и до этого мучимое предчувствиями, ухнуло в ледяную чёрную пропасть, корчилось в агонии, чтобы в конце концов замереть и перестать биться.
Точка.
Точка невозврата, поставленная месяц назад и объяснённая сильной любовью, от которой «слишком больно». Невозможностью постоянно расставаться, когда она приезжает, чтобы снова причинить страдание тем, что уедет. Слишком редкие встречи. Слишком сильная тоска, от которой не спасали почти ежедневные письма и междугородние звонки раз в неделю. Ради того, чтобы услышать его голос, она ездила в гости к тёте через весь город, в давке и столпотворении, затрачивая на путь по два с лишним часа, а Влад бегал на почту, на пункт междугородней связи в условленное время, спуская все карманные деньги на десять минут разговора.
Иррациональные чувства, которые мешали сосредоточиться.
Настоящая любовь, которая вспыхнула так не вовремя…
«Слишком рано», — сказала ей мама, утешая после истерики, устроенной уже после. После того, как она пожелала ему в ответ на: «Прости. Я больше не могу. Нам всё же надо расстаться», доброй ночи и зашла домой на ватных ногах с ледяным комом, расползающимся от желудка до кончиков пальцев на руках и ногах. Ему надо готовиться к поступлению, а он может думать только о ней и как она там. Иногда быть умным и всё понимать, уметь отсекать чувства ради других вещей — это так тяжело.