Табби присоединилась к ней, закрывая коробки, в которых почти ничего не было.
— Мы сдадим его в аренду и переедем в квартиру, чтобы иметь возможность покупать продукты. Теперь довольна?
Нет, вообще-то.
Я не получала никакого удовольствия от их несчастья. Я лишь хотела, чтобы они перестали портить мне жизнь. А вот Вера…
Я взяла свободную коробку и набила ее своими вещами.
— Где ваша мать?
Хотя они не имели права выгонять меня из дома, которым я владела, я не доверяла им, что они не выбросят мои вещи.
— Ее нет дома, — солгала Табби в тот самый момент, когда из гаража ворвалась Вера, потная в своем обтягивающем боди с зебровым принтом.
От одного только дыма ее лака для волос у меня закружилась голова.
— Девочки, вы должны помочь мне с коробками… — Ее слова замерли в горле, как только она заметила меня. — Что ты здесь делаешь, маленькая дрянь?
Похоже, перчатки были официально сняты.
— Собираю свои вещи. — Я открыла шкафчик над раковиной и достала свою любимую тарелку с Микки-Маусом, которую папа хранил, потому что знал, что я люблю есть на ней жареный сыр. — О, и сообщить кое-какие новости.
— Дай угадаю — мне стоит ожидать приезда шерифа в ближайшее время? — Вера сложила руки, прищурив глаза, словно взводя пистолет. — Потому что я получила собственную юридическую консультацию…
— Я знаю, что ты его убила.
Наступившая тишина пропитала стены. Вера стала такого же оттенка, как и ее комбинезон. Табби и Регина переглянулись, перешептываясь о всякой ерунде.
Табби почесала висок. Регина откинула голову назад. Обе не выглядели особо осведомленными. Паника на их лицах говорила сама за себя.
Они понятия не имели, что сделала Вера.
— О чем ты говоришь? — Вера бросилась к раковине, едва успев наполнить стакан трясущимися руками. — Кого убила?
— У тебя так плохо получается. Всегда так было. — Я двинулась к лестнице со своей коробкой. — Вот почему папа отослал меня. Чтобы избавить меня от твоего так называемого воспитания.
Они втроем погнались за мной по ступенькам.
— Твоего отца убил камердинер. — Вера топала каблуками по твердому дереву, несомненно, оставляя вмятины. — Я не имею к этому никакого отношения.
— Кроме того, что заплатила камердинеру 200 тысяч за его проблемы, ты имеешь в виду. — Я повернулась, посылая ей милую улыбку в коридоре. — Да, в суде это не прокатит.
— У тебя нет возможности доказать эту чушь.
Я молнией пронеслась по коридору к своей комнате и распахнула дверь, на мгновение ошеломленная тем, что увидела.
— Где все? — Ненавижу, когда мой голос ломается.
Вера, Регина и Табби заполнили дверной проем, как вышибалы.
Не оставляя мне ни дюйма для побега.
На губах Табби заиграла довольная ухмылка.
— О, мы подумали, что это все мусор, и выбросили его.
— Прости, Фэр. — Регина осмотрела свои ногти в форме гроба. — Есть разница между винтажом и мусором.
— Твои вещи воняли. — Табби подергала большим пальцем за спиной. — Как из другого конца коридора. Отбеливателем. — Она вздрогнула. — У меня от него рвотные позывы.
Убийство первой степени — это пожизненное заключение, напомнила я себе, отстраняясь от них на случай, если я сделаю какую-нибудь глупость. Опустим срок до десяти лет, и я смогу взвесить все за и против.
Эти стервятники ничего не оставили.
Даже ворсинок не оставили.
Все мои воспоминания исчезли. Витрина с медалями за фехтование. Эпе, с которыми я соревновалась в детстве. Коробка с билетами на Бродвей, которые я сохранила после поездок в Нью-Йорк с отцом.
Исчезло, исчезло, исчезло.
Во всех вариантах мести, которые я придумывала, я всегда намеревалась взять только то, что папа хотел, чтобы у меня было. Я бы никогда не сделала ничего подобного с ними.
По моим щекам разлился жар, такой горячий, что я боялась, что моя голова сгорит на месте.
— У тебя нет доказательств. — Вера шагнула за дверную раму, тесня меня. — Этой лжи, которую ты изрыгаешь под моей собственной крышей.
Я встретила ее посередине, стоя на своем.
— Под моей крышей.
Действительно, перчатки сняты.
Без угрозы шантажа, нависшей над моей головой, мне больше не нужно было уклоняться, когда она издевалась надо мной. На моей стороне была правда. И позвоночник, крепкий, как башня Лотте.
Даже на каблуках я не сводила с нее глаз.
— Я владею пятьюдесятью процентами этого дома.
Отец перевел свою долю на меня, как только мне исполнилось восемнадцать. Это был его способ заставить меня почувствовать себя желанной гостьей.