Около Пасхи возникли слухи о готовящемся еврейском погроме. Левые партии образовали дружины обороны, и я вошел в эти дружины. Несколько раз мы дежурили в угрожаемых кварталах. Погрома не было: вероятно, благодаря преувеличенным слухам о мощи дружин.
Много усилий нам стоила организация первомайского праздника, и он прошел блестяще. За городом, между Ковалевкой и Александровским, в лесу была приготовлена эстрада для президиума и ораторов. Сошлось несколько сот человек. Говорились речи: от нас — старый социал-демократ доктор Иван Петрович Борисов (муж одной из сестер Барсова), от социалистов-революционеров — Сбитников[112]. После речей пели и с пением разошлись. Я уже был дома, когда по улице прошла рота солдат, и ее командир — капитан Протопопов — зашел к нам, чтобы выпить стакан воды. На вопрос отца, куда он идет со своей ротой, последовал ответ: «А вот изволите видеть, черт бы их побрал, где-то мальчишки поют про 1-ое мая. Ну и пусть поют, а нас вот с утра гоняют по окрестностям: посмотрите на солдат — мученики; а посмотрите на мои сапоги».
Для более детального изучения теории был образован философский кружок под руководством старого меньшевика Пилецкого. Было очень курьезно: Пилецкий, будучи философски ортодоксален, противопоставлял Энгельса и Плеханова новым веяниям — Богданову, Маху, Авенариусу. Это было бы хорошо, но он вносил фракционный дух, утверждая, что махизм и эмпириомонизм — большевистская философия. Это было неверно, но книга Ленина появилась несколькими годами позже[113], а в эти годы эмпириомонизм и статьи Богданова в левых легальных журналах[114] встречали большое сочувствие среди молодежи. Таким образом марксизм Пилецкого толкал молодежь к Богданову.
В «активе» мы прорабатывали резолюции 3-го съезда и меньшевистской конференции[115]. Организация и актив были общими. Представитель комитета был послан на съезд, а попал на конференцию. После его возвращения (я не помню, кто это был) состоялся ряд бурных заседаний и произошло разделение на две организации. Я в этой стадии не участвовал, так как уехал в деревню, и в течение лета мне пришлось много разъезжать (г. Духовщина Смоленской губернии, Москва, Кострома, снова Москва, снова Духовщина). Всюду я находил страну в состоянии кипения.
Осень 1905 г. Вернувшись в Москву, я поселился вместе с моим товарищем по университету Николаем Николаевичем Лузиным, ныне — академиком. Нам обоим очень хотелось продолжать научную работу, но это оказалось невозможно. Открытый формально, университет фактически бездействовал. Меня вдобавок влекло к политической деятельности, и для меня сейчас же началась партийная жизнь.
Формально я как пропагандист был причислен к одному из районов, но на деле занялся организацией студенческой фракции партии. Численно фракция не превышала сотни человек, но она пользовалась большим влиянием среди студенчества. Был избран комитет, в который я вошел вместе со многими другими — Овсянниковым, Кривцовым, Зачинщиковым, Чижевским, Савковым и т. д. Мы распределили между собой функции, и мне было поручено, совместно с Зачинщиковым, ведать боевыми делами.
В те дни либеральная буржуазия охотно давала деньги на вооружение. В университете на митингах и сходках производились сборы. Нам удавалось закупать оружие, и из студентов стали формироваться вооруженные отряды. Командование было возложено на Зачинщикова как прапорщика запаса и на меня по боевому темпераменту. Боевая суета вокруг меня крайне стесняла моего сожителя. Мы разъехались, и он вскоре уехал на год в Париж.
Я не буду описывать последующие месяцы — до января 1906 года. В одном из советских сборников, посвященных истории этой эпохи, были опубликованы мои воспоминания[116]. Издательство «Молодая гвардия» выпустило их впоследствии отдельной книжкой[117]. Скажу вкратце, что мы приняли участие во всех событиях того времени: митинги, охрана против черной сотни, «университетская осада»[118], похороны Баумана, подготовка к вооруженному восстанию и декабрьское восстание.
Я был в октябре делегирован в совещание по подготовке восстания, при Московском Комитете партии, под председательством «т. Евгения» (Кудрявцева). Там я был избран в «тройку» вместе с «Иосифом Георгиевичем» (Урысоном) и рыжим старшим братом известного философа Ильина (кличку забыл)[119]. Оттуда я неоднократно делегировался на межпартийные совещания по боевым и военным вопросам.
113
См.:
114
Речь идет о статьях в журнале «Образование» в 1901–1906 гг.: «Что такое идеализм» (1901. № 12), «Критика a priori (письмо в редакцию журнала „Образование“» (1902. № 3), «Развитие жизни в природе и обществе» (1902. № 4–8), «Новое средневековье» (1903. № 3), «Из психологии общества (Авторитарное мышление)» (1903. № 4–6), «Отзвуки минувшего» (1904. № 1), «Цели и нормы жизни» (1905. № 7), «Революция и философия» (1906. № 2) и в журнале «Правда» в 1904 г.: «О пользе знания» (№ 1), «Собирание человека» (№ 4), «Философский кошмар» (№ 6), «История одной опечатки» (№ 11), «Проклятые вопросы философии» (№ 12) и др.
115
III съезд РСДРП, на котором присутствовали только представители большевистской фракции, проходил в Лондоне 25 апреля — 10 мая (12–27 апреля по старому стилю) 1905 г. и принял резолюции «О вооруженном восстании» и «О временном революционном правительстве»; почти одновременно в конце апреля — начале мая в Женеве состоялась меньшевистская Первая общерусская конференция партийных работников.
116
См.:
118
С 15 октября 1905 г. в течение двух недель студенческая боевая дружина обороняла Московский университет от налетов черносотенцев, полиции и казаков, для чего были сооружены баррикады во дворе и у входов в здание; 29 октября на университетскую территорию были введены правительственные войска, и занятия прекратились до 15 января 1906 г.