Военное ведомство проявляло большой либерализм и давало средства щедрее, чем Народное просвещение[250]. Правда, как-то, при посещении обсерватории военным министром Куропаткиным, обратили внимание на французский язык, и министр сказал Стратонову: «В общем, я ничего не имею против, но все-таки, подумайте, если бы какой-нибудь офицер захотел почитать, что такое вы печатаете, он не мог бы этого сделать из-за языка. Печатайте же что-нибудь и по-русски»[251]. Не знаю, как вышел бы Стратонов из этого положения; может быть, он, ссылаясь на это, добился бы новых кредитов, но с ним произошла беда: глаза его не выдержали наблюдательной работы, и ему угрожала слепота. Пришлось бросить обсерваторию и научную деятельность и взять место директора отделения Государственного банка в Твери[252]. Там он пробыл несколько лет и, будучи не в силах расстаться с астрономией, выпустил несколько популярных книжек[253]. Кажется, это было признано не соответствующим достоинству директора банка, и он был принужден покинуть Тверь.
В этот момент Стратонов получил предложение Наместника на Кавказе занять должность правителя канцелярии, иначе говоря — «председателя совета министров» при вице-короле, каковым фактически являлся Воронцов-Дашков. Здесь Стратонов проявил широкую деятельность, стремясь увеличить грамотность, благосостояние, расширить дорожную сеть, улучшить хозяйство. Вместе с тем он продолжал писать и печатать астрономические популярные книги и, в частности, выпустил, с невероятной роскошью, огромную монографию о Солнце[254]. Погубили его либерализм и астрономия, и с уходом Воронцова-Дашкова с Кавказа Стратонову пришлось снова стать директором банка — в Ржеве[255]. Там он выпустил менее роскошную, но солидную монографию о звездной вселенной[256].
Пришла революция, банки закрылись, но для Стратонова открылся доступ в университет: он поставил свою кандидатуру в профессора астрономии, был избран, стал читать курс общей астрономии, а факультет, почувствовав в нем человека с большим административным опытом, избрал его помощником декана. Профессора астрономии на него косились, распространяли о нем сплетни, — он это знал, и потому ему было вдвойне приятно, когда я сообщил, что в Париже говорят о его работах с уважением. Он сейчас же спросил меня, что я думаю о Пулковской астрофизике. Я ответил, что там ряд почтенных людей сделал много интересных работ, но для современной астрофизики Пулково слишком бедно оборудовано и устарело. «Не правда ли?» — с живостью сказал он и сейчас же показал мне свой проект организации на юге, преимущественно в горах, большой астрофизической обсерватории. Узнав, что я — член Государственного ученого совета, он попросил меня оказать содействие при прохождении этого дела в ГУС, что я ему охотно обещал[257].
В Государственном издательстве мы, трое — Степан Саввич Кривцов (мой старый товарищ по 1905 году), Аркадий Климентьевич Тимирязев (сын знаменитого ботаника) и я — образовали очень дружную коллегию и занялись пересмотром тех книг, которые можно было бы выпустить без хлопот, а также составлением списка заказов. Работа была большая и интересная, и мы делали ее радостно.
Твое здоровье стало улучшаться, но городской воздух был явно вреден, и Иван Григорьевич решил отправить тебя и Катю на дачу к твоей тетушке Анне Сергеевне Ш., сестре матери. Для нас встал вопрос, как же быть. Мы с тобой пошли к тетушке, и она проявила ко мне (и, следовательно, к нам) гораздо больше симпатии и отзывчивости, чем твои тетки по отцу.
Дача находилась в трех вестах от станции Мамонтовка по Ярославской железной дороге. В нижнем этаже жило семейство фон Гиргенсон, верхний этаж занимала Анна Сергеевна с мужем Константином Леопольдовичем и двумя дочерьми — твоими кузинами и ровесницами. Анна Сергеевна уступила одну комнату тебе и Кате, согласилась кормить, но ей действительно некуда было меня поместить, и притом Иван Григорьевич никогда бы не допустил такого неприличия. Для меня нашли меблированную комнату на одной из дач у некоего спекулянта, впоследствии — нэпмана, Стрелливера, жившего там со своей дамой сердца, очень бойкой особой. Мебели у меня не было никакой и приобрести ее было невозможно. Мы нашли матрац, ты достала металлический кувшин, гвозди и стул, — так создался для меня элементарный «уют»[258].
251
Работая астрофизиком Ташкентской обсерватории, В. В. Стратонов опубликовал по-русски несколько своих работ: «О строении вселенной» (Ташкент, 1901), «Наблюдения переменных звезд» (Ташкент, 1904), «Фотографические наблюдения планеты Эроса» (Ташкент, 1904).
252
Ошибка. С лета 1905 г. В. В. Стратонов служил в Тифлисе помощником начальника канцелярии главноначальствующего по военно-народному управлению и чиновником для особых поручений при императорском наместнике на Кавказе, редактировал «Кавказский календарь» (на 1908 г. и 1909 г.) и официальную газету «Кавказ» (1910–1911).
255
Неточность: в 1912–1917 гг. В. В. Стратонов служил контролером отделений Госбанка в Орле, Муроме и Твери, управляющим отделением в Ржеве.
256
См.: Космография: (Начала астрономии): Учебник для средних учебных заведений и руководство для самообразования. М., 1914 (переиздание — 1915). Стратонов также выпустил в эти годы популярную брошюру: Здание мира: Астрономический очерк. Пг., 1916.
257
Учитывая оппозицию члена коллегии научного отдела Наркомата просвещения РСФСР В. Т. Тер-Оганезова плану организации Главной астрофизической обсерватории, В. В. Стратонов решил, по его словам, «вовлечь в это дело Костицына», ибо он «как бывший большевик имел еще хорошие связи в коммунистических кругах». После спора с Тер-Оганезовым на заседании Государственного ученого совета 25 марта 1921 г. Костицын был включен в оргкомитет по реализации проекта; впоследствии, как признавался Стратонов, ему не раз приходилось «пускать в ход Костицына и все его влияние и связи» для спасения обсерватории от закрытия (