Таким образом прибавилась еще одна нагрузка, что меня ни в какой мере не пугало. После лет, потерянных на военной службе и административной работе, меня очень интересовала моя новая деятельность; сил было много, и твое дорогое присутствие давало мне счастье[327].
Здесь еще нужно поместить одно наркомпросовское дело, в рассмотрении и решении которого я участвовал и которое в значительной мере предопределило наше будущее. На Пулковской обсерватории работал вычислитель Дрозд, коммунист. В 1919 году он подал обширный донос, обвиняя в измене и саботаже целый ряд видных астрономов и прежде всего тогдашнего директора академика Белопольского. Дрозд как вычислитель работал для геодезистов и гравиметристов и в астрономической программе ничего не смыслил. Он объявил эту программу вредительством, имеющим целью помешать обсерватории выполнять работы, необходимые для народного хозяйства (геодезия и землемерие). Дрозд обвинял директора Белопольского в сношениях с белыми во время наступления Юденича на Петроград, других астрономов — в том же и всех вообще — в скрытых симпатиях к белым. Результатом был кратковременный арест Белопольского, за которого заступились и добились его освобождения. Белопольский немедленно покинул директорство, и Дрозд поставил свою кандидатуру в директора. Это дело разбиралось в Москве в особой комиссии, и мне не стоило большого труда разбить аргументы Дрозда (слишком глупы они были) и показать нелепость всех остальных обвинений. В результате Дрозда сняли с должности в обсерватории, а директором был назначен дипломатичный профессор А. А. Иванов — не крупный ученый, но хороший педагог.
Теперь мне нужно приступить к рассказу о первом нашем путешествии, которое не было свадебным, но которое так полушуточно называли. Мы не имели свадебного путешествия, и проведенные нами осень, зима и начало весны прошли в очень тяжелых условиях — с болезнями, голоданиями, часто во враждебной обстановке. Длинных академических каникул не предвиделось: обстановка была слишком неблагоприятна — польская и гражданская войны, полная хозяйственная разруха. Максимум, который мы могли получить, это — трехнедельный отпуск, который решили провести у моих родителей. Они звали нас беспрестанно. «Хочу видеть Юлю; скорее, скорее приезжайте», — писала мне мать.
По поводу предстоящего знакомства у меня были большие опасения, прежде всего — со стороны характера моей матери. Обладая наблюдательностью, остроумием и веселым нравом, она, играя, разрушала все мои увлечения: «А, ты прошелся с Лизой Ч.; очень милая девица, как будто серьезная. Только одно нехорошо: не перестала делать пи-пи в постель. Альвина Леопольдовна не знает, что предпринять». Или: «Ты слушал музыку с Антониной Федоровной П.? Как это она обратила на тебя внимание; ведь гораздо старше тебя. Ты еще не встретился с ее поручиком? Ну, еще встретишься…» Или: «А Юлия Ивановна Ч. (другая, не похожая на тебя, Юлия Ивановна) вешается теперь на твою шею; не радуйся, это ненадолго». Или: «Ты был в театре с барышнями С.: славные барышни, веселые, живые; только почему они не моются». Почти всегда это было верно, но на меня действовало удручающе, и всю мою юность, проведенную в Смоленске, я боялся острого взгляда моей матери.
Кроме того, я не знал, что именно, с точки зрения элементарных удобств, мы найдем на новом месте жительства моих родителей, где я не бывал никогда раньше. В 1910 году на наши семейные сбережения мать купила 250 десятин леса в Коломенском уезде. Построек не было никаких. Она продала 40 десятин дров, выкорчевала пни и получила пахотную землю. Из своего леса мама выстроила хороший дом с хорошими хозяйственными постройками, но по неопытности не обратила внимание на кладку печей, были трещины, и дом сгорел; там погибла и моя первая библиотека. Тогда на другом месте она построила дом меньших размеров, а также — хлев, сенной сарай и все, что нужно; завела большое хозяйство.
К сожалению, у мамы сложились отвратительные отношения с крестьянами ближайшего села Карасево, и тут она не виновата. В течение долгих лет крестьяне беспрепятственно пользовались этим пустовавшим участком и, когда на постоянное жительство там появился новый владелец, встретили его враждебно: тут ничего нельзя было поделать. С приближением революции мама почувствовала усиление враждебности и успела продать свое имение. Она приобрела в том же уезде, но на значительном расстоянии от Карасево, хутор с небольшим участком земли (пахотный клин, лесной клин, заливные луга) около маленькой деревушки Бабурино в трех верстах от фабричного города Озеры. На прежнем месте, в Аниково, я бывал неоднократно, и мне очень нравилась там лесная глушь; сюда же, в Бабурино, ехал первый раз.