Мы с тобой присутствовали также на первом выступлении Айседоры Дункан в Большом театре[367]. У меня в памяти было о ней чудесное воспоминание, как я видел ее в Париже за десять лет до этого в Trocadéro и Châtelet[368]. В Trocadéro я видел ее в «Орфее» Глюка[369], где она выступала в сопровождении своих учениц и приемной дочери Lise Duncan[370]. Айседора еще не пополнела, и каждая поза, которую она принимала, была естественна и прекрасна. Музыка Глюка, очень приспособленная для танцев, точно согласовывается с движениями и содержанием оперы. Я ушел, глубоко потрясенный.
В Châtelet Айседора танцевала «Ифигению в Авлиде», тоже Глюка[371]. Я очень люблю увертюру этой оперы, как и всю ее. Наилучшее описание действия увертюры дано Гофманом («Кавалер Глюк»), и мне приходилось, слушая оркестр, прослеживать по Гофману развитие сюжета. Это изумительно, и вот к такой музыке на сцене прибавилась группа замечательных танцовщиц во главе с Айседорой. Впечатление, произведенное на публику, было совершенно исключительным. И тут кому-то пришло в голову потребовать на бис «Похоронный марш» Шопена; весь театр грохотал, поддерживая такое пожелание. Айседора Дункан вышла и сказала: «Не требуйте этого от меня: каждый раз, как я танцую его, со мной происходит несчастье». Но публика продолжала кричать: «Marche funèbre!»[372], «Не будьте суеверны!», «Мы — в двадцатом веке!» Наконец, Айседора вышла, оркестр заиграл «Похоронный марш», и она станцевала, а на следующий день погибли ее дети:[373] автомобиль, в котором они находились, скатился в Сену.
В третий раз я видел Айседору во время войны в Трокадеро[374]. Она приехала в Париж, несмотря на данное ею обещание никогда больше не выступать там. Перед этим она побывала в Греции, чтобы склонить греков на сторону союзников, и танцевала на улицах Афин с портретом Венизелоса в руках. В Трокадеро она танцевала под звуки «Марсельезы», «Chant de depart»[375] и т. д. Это было еще приемлемо, но пахло каботинажем, и почет, с которым ее встретила публика, был далек от энтузиазма предыдущих встреч.
И вот Дункан — в Москве: она вдруг почувствовала восторг от борьбы русского народа и решила отдать ему свои силы. В «Правде» — восторженная статья Луначарского[376]. Я рассказал тебе все, что написал здесь, и пробудил твое любопытство: ты любила балет и сама прошла через балетную школу и даже выступала перед публикой как Коппелия. Мы взяли билеты во втором ряду. Мороз был злющий, театр не топлен, и публики оказалось сравнительно мало. Кругом нас — публика первых представлений: писатели, музыкальные и балетные критики, кое-кто из уцелевших снобов, много демократической и недемократической интеллигенции. В общем — публика, не очень расположенная к советской власти, культурная, хорошо знающая прошлое Айседоры — до числа ее лет включительно. Эта цифра, равно как и ее вес, не знаю, каким путем узнанный, цитировались всюду кругом нас.
Появляется Айседора: действительно, возраст виден, отяжеление катастрофическое. Начинает танцевать под музыку «Славянского марша» Чайковского, «превращая эту черносотенную пьесу», по выражению Луначарского, «в предсказание победы пролетариата». Но нет ни предсказания, ни победы. Есть отяжелевшая женщина, которая тщетно старается зажечь себя и публику. Аплодисменты слабые. Я аплодирую из упрямства; ты выражаешь свое недоумение. Следующий номер — «Интернационал». Перед началом Айседора подходит к рампе и произносит одно слово: «Sing». Публика переглядывается. Кто-то встает и разъясняет: Дункан просит публику петь «Интернационал». Но это… не та публика. На ярусах несколько голосов начинают жиденько-жиденько, фальшиво-фальшиво и замолкают, сконфузившись. Дункан с некоторым удивлением видит себя вынужденной танцевать под оркестр, явно теряет уверенность и танцует слабо. Провал. Я понимаю, что издали она представляла себе все иначе, но забыла холод, голод, житейские заботы и нашу русскую сдержанность, да и «кому на ум пойдет на желудок петь голодный»[377]. На обратном пути я опять рассказывал тебе, какой я видел Дункан в Париже, но полного доверия не встретил.
367
Первое публичное выступление А. Дункан и ее учениц в Москве состоялось в Большом театре 7 ноября 1921 г. (исполнялись Шестая (Патетическая) симфония, «Славянский марш» П. И. Чайковского и «Интернационал»).
368
Palais du Trocadéro — Дворец Трокадеро, сооруженный по случаю Всемирной выставки 1878 г., использовался в качестве концертного зала и просуществовал до 1937 г., когда на его месте был построен Palais de Chaillot (Дворец Шайо); Théâtre du Châtelet — Театр Шатле, открытый в 1862 г.
369
В марте 1913 г. во дворце «Трокадеро» А. Дункан танцевала на музыку из оперы К. Ф. Глюка «Орфей и Эвридика».
370
Мемуарист смешивает двух лиц — Дункан Элизабет (Duncan Mary Elizabeth Bioren; 1871–1948), старшую сестру Айседоры, вышедшую замуж за немца и основавшую школу танцев в Берлине (1904), которая прожила всю жизнь в Германии и скончалась в Тюбингене, и Дункан Ирму (Duncan Irma, наст. имя Ehrich-Grimme Irma Dorette Henriette; 1897–1977), одну из первых учениц и приемную дочь Айседоры, выступавшую с ней в Париже и Москве, которая, обосновавшись затем в США, написала о ней ряд мемуарных книг и скончалась в Санта-Барбаре.
371
В апреле 1913 г. в парижском театре «Шатле» А. Дункан танцевала на музыку из оперы К. Ф. Глюка «Ифигения в Авлиде».
375
«Походная песнь» (1794) — музыка, написанная композитором Э. Н. Мегюлем на стихи М. — Ж. Шенье; стала гимном наполеоновской Франции, получив название «второй Марсельезы».
377
«И кому же в ум пойдет / На желудок петь голодный!» — слова из басни И. А. Крылова «Стрекоза и Муравей» (1808).