Тело среагировало само. Не успев ничего сообразить, я прыгнула вниз и очутилась в надежных и крепких объятиях. Чуть подержав в руках, Ясон осторожно поставил меня на песок.
Мне снова захотелось выпить. Словно без слов уловив мое смятение, Ясон нашарил на земле бутылку и опустил ее мне в руки. Пить, сидя, всегда удобнее, и я опустилась на гальку.
Ясон сидел рядом, и молчал. Я передала ему бутылку, он отхлебнул и вернул обратно. Мы проделал то же самое еще два раза, прежде чем он заговорил:
- Твои братья хотят, чтобы я убрался отсюда.
Я только пожала плечами.
- Это ты их попросила, Мея?
Зачем подтверждать очевидное? Конечно, я.
- Они мои друзья, Мея, - в его голосе слышался сдержанный упрек. – Это было больно.
- Правда? Ну, тогда умножь на сто и ты получишь отдаленное представление о том, что чувствовала я, когда ты меня бросил.
Он опустил голову, отказываясь смотреть мне в глаза:
- Поверь, Медея, у меня не было другого выхода. Я должен был уехать.
- Тогда расскажи мне, что случилось той ночью. И тогда, может быть, я тебе поверю.
(6) Нереис – морской червь
(7) Рапан - моллюск
Глава 8
ГЛАВА 8
ЯСОН
Мы сидим на камне в полной темноте. Между нами кувшин вина. Медея пьет маленькими глотками, потому что боится опьянеть.
- Мне нельзя напиваться. Если не вернусь домой, папа запрет меня в доме до осени, понимаешь?
Конечно, я понимаю. Анастас Ангелис трясется над своей дочерью, как над золотым кладом. Впрочем, так оно и есть – Медея чистое золото. Вот только характер тяжелый. Но, опять же, потому что золотой.
- Я отнесу тебя на руках.
Вот тут она мне сразу верит, потому что я уже много раз носил ее и на руках и на закорках. С ее девяти лет, когда мы с Яшкой и Гришкой допоздна жарили макрель на костре, а она засыпала, привалившись мне под бок и накрытая нашими куртками.
Я всегда нес ее один, не доверяя братьям, потому что уже тогда она была только моей девочкой.
И все же мы оба чувствуем себя пьяными, хотя вина отпито совсем чуть-чуть. Может быть, поэтому, ни один из нас не понял, когда именно наши губы встретились над глиняным кувшином.
Просто в какой-то момент она отстраняется и закрывает рот ладонью.
- Никогда больше этого не делай.
А в меня словно вселяется шальной бес:
- Чего именно?
- Ну… не целуй меня.
Ей явно трудно выговорить это слово, и оттого мне становится еще веселее.
- Тебе не понравилось?
- Нет.
- Совсем-совсем? – Хмурюсь я.
Я уже целовался с девочками и даже со взрослыми женщинами, и им нравилось. Во всяком случае, они предлагали продолжать. Девочки пахли леденцами и мамиными взрослыми духами. С ними было неинтересно. Женщины пахли кремом для загара, потом и еще чем-то взрослым. И продолжение тоже было взрослым. Во всяком случае, я был им благодарен, потому что знал теперь, что делать, чтобы не напугать Медею.
- То есть, понравилось, - говорит она, - но это неправильно.
- Почему?
- Ну, - она пытается сообразить, а действительно, почему, - разве тебе больше не кого целовать?
- Неа, - отвечаю я, - мне нужна только ты.
Даже не прикасаясь к Медее, я чувствую, как она начинает дрожать. И уже не от страха.
- Папа…
- Убьет меня, если узнает.
Она удивлена:
- И что, ты совсем не боишься?
Боится ли дворняжка цепного пса, у которого пытается стянуть сахарную косточку? Она просто забывает о страхе.
- Нет.
- А братьев?
Братьям Ангелисам сейчас точно не до нас. Этим летом они по ночам лазают в окна к туристкам и на утренний лов являются прямо из чужих постелей, досуха выжатые умелыми и опытными руками.
- А братья делают то же, что и мы.
- А что такого мы сделали, - она пугается не на шутку, - это был всего один поцелуй.
- Это был первый поцелуй, - поправляю я, - потому что теперь я уже не смогу остановиться и буду целовать тебя всегда.
Я точно знаю, что для Медеи это был самый первый поцелуй в ее жизни, и сделаю все возможное, чтобы она захотела получить и второй и третий.
И когда я целую ее снова, то понимаю, что все кончено. Для меня. Потому что я действительно не смогу остановиться.