Ее ноздри вздрогнули, а губы сомкнулись плотнее. Я еще не забыл язык ее тела.
- Мальчик. Мальчик! – Я подхватил ее на руки и крутанул вокруг себя. – Как зовут? Ему уже семь?
- Молодец, считать не разучился, - сузив глаза, она враждебно смотрела на меня. – Зовут Тесеем. Хочешь познакомиться?
- Да!
Я и не верил в такое счастье. И правильно, потому что перед моим лицом тут же взметнулся маленький розовый кукиш.
- Вот! Хорошо видно? Что ты ему собираешься сказать? «Я твой папа-космонавт. Буду прилетать с Марса раз в восемь лет»? Так?
- Ну, скажу что-нибудь.
Действительно, проблема.
- И как же ты объяснишь, почему из роддома нас забирал не ты, а мой отец? Почему про морского змея ему рассказал дядя Яша, а поймать первую рыбу научил дядя Гриша? Почему тетя Песя на базаре хлестала рыбьими хвостами по морде всех сук, которые обзывали моего сына байстрюком? Где ты был все это время? Почему ни разу не дал знать о себе?
Она права, но я был не в силах признать эту правоту.
- Я виноват, Медея. Но я все исправлю.
Я ведь действительно думал, что без меня ей будет лучше. Что я мог предложить моей женщине? Жизнь в бедности, вечное ожидание, страх, что на ее пороге в любой момент появятся либо жандармы либо преступники. За мной ползла тьма, и я не мог позволить ей поглотить единственный свет моей жизни.
Я и сам не понимал, зачем вернулся в город моего детства. Истина открылась мне лишь сегодня утром – луч маяка, который выводил меня из всех жизненных передряг, стал шире, и противиться его притяжению я уже не мог.
Медея этого еще не понимала.
- Уезжай, Ясон, - произнесла она устало. – Ты никому здесь не нужен. Ни этому городу, ни своему сыну, ни мне.
*
МЕДЕЯ
В день открытия памятника ни одна рыбацкая лодка не вышла на лов. Все они, разукрашенные флажками и гирляндами ждали своего часа у причалов или просто на берегу. Снизу до нашего дома доносились звуки городского оркестра. Время от времени их перебивал праздничный звон колоколов, которые по древней традиции в Ламосе отливали только из захваченных у неприятеля пушек.
Чесменский колокол Святой Катерины, Босфорский – Святого Николая, Калиакрийский – Святого духа и множество других. Время от времени они сливались в единый голос, и тогда, казалось, сердце готово было птицей лететь над нашим городом, над бухтой Ламоса, над всей Таврией.
Тесей одевал свой первый взрослый костюм – белую парусиновую матроску, тельняшку, черные ботинки, что заказал ему дед у лучшего мастера Чембаловки – старого Акопа Саркисяна.
- Мама, расскажи про дедушку Христофора.
- Ты сто раз слышал.
- Буду слушать, сколько хочу. Это мой дедушка.
На самом деле пра-пра… не помню сколько пра… дедушка.
- Он был капитаном. И когда корабли гипербореев в первый раз вошли в нашу гавань и стали обстреливать из своих медных пушек Ламос и Херсонес, он взял свое ружье, поцеловал жену и детей и пошел записываться в Гераклейский батальон.
Вот так и уходили наши мужчины защищать свои дома. Уже и не сосчитать, сколько веков подряд.
- А потом?
- А потом он воевал за нашу Таврию, как все рыбаки Ламоса – честно и бесстрашно. Служил в разведке, был ранен, вернулся в строй. Заслужил два креста и видел самого Государя Императора на параде.
- На белом коне?
Тесей, совершенно зачарованный историей, стоял посреди комнаты в не застегнутых штанах и со сбившимся на одно плечо воротником матроски.
- Конечно, на белом. Он проскакал вдоль строя, полюбовался на черные усы героев и крикнул: «Здорово, капитаны!».
- А они?
- А они дружно ответили «Калимера (8), Ваше Величество».
*
По набережной мы шли всей семьей. Впереди мама с папой, держа Тесея за обе руки. В кои-то веки он не пытался вырваться, а только спрашивал:
- А это чья пушка?
- Эта с парусного линейного корабля «Три Святителя». Ее перенесли на береговую батарею, когда корабль затопили у входа на Херсонесский рейд.
- А эта?
- А эта с корвета «Пилад». А та с «Уриила». А та с «Ростилава».
За ними под руку с братьями шла я. Мимо медных и бронзовых пушек полузабытых сражений. Мимо береговых и корабельных орудий последней войны. Целые, или с разорванными взрывом стволами, или измятые гусеницам танков – они упрямо смотрели в безоблачное небо Тавриды.
- Я тоже буду героем, как дедушка Константин и дедушка Христофор.