Сначала шли желтоватые твердые дагерротипы – размытые временем лица, выцветшие чернила подписей, стертая краска виньеток. Мужчины и женщины в парадных костюмах, с золотыми цепочками часов и узким кружевом воротничков и манжет.
Затем более поздние снимки сельских свадеб, именин, крестин, сделанные заезжими фотографами. Военные фотографии с молодцеватыми гвардии рядовыми, выстроившимися в два ряда – все, как на подбор, с лихими чубами из-под фуражек, со щеголеватыми усиками, с новенькими Георгиями на груди.
Пристально вглядываясь, я легко распознавал семейные черты Нафтисов – тяжелые мягко вьющиеся волосы, прямые носы, широко посаженные глаза. Мальчик лет шести в темном матросском костюме и настоящей бескозырке, смотрел на меня синими глазами другого парнишки, которого я так ненасытно и жадно рассматривал сегодня на городской площади – Тесея, моего сына. Сходство этого парнишки с моим отцом в первым момент вызывало оторопь.
- Ну, так шо? Ты уходишь, слава Богу, или остаёшься, не дай Бог?
Я чуть не подпрыгнул на стуле. Надо мной стояла тетя Песя, хорошо «освеженная» сливовой наливкой и в самом «военном настроении».
- Нет, просто смотрю.
- Да? – Не поверила она. – А шо тогда ты пьешь?
- Да не пью я, передумал.
- Ой, Ясон, не морочь мне то место, где спина теряет свое благородное название. Чтобы у тебя были проблемы и ты не выпил?
- Смотрите, тетя Песя – бутылка даже не распечатана.
Когда мадам Фельдман собиралась сказать, что она себе думает, предъявлять любые доказательства своей невиновности было бесполезно.
- Так и что я на нее смотреть буду? Распечатывай уже.
Тяжело переваливаясь с ноги на ногу, она проковыляла в дом и через несколько минут вернулась уже в халате, но с большими стопками и тарелкой маринованной тюльки, которую у нас по неизвестной причине почему-то именовали сардельками.
Учитывая все ранее ею выпитое, я попытался налить всего на палец, но после строгого взгляда из-под насупленных бровей, набулькал тете Песе полстопки. Прикоснуться моим стеклом к своему она не позволила:
- Помянем мою семью и соседей, - серьезно произнесла она. – Мамеле, татеши, мейн клейн брадер Ося. И Берковичей, и Шмуэлей и Михаэля Залмансона. Он обещал, что когда вырастет, женится на мне и будет катать на лодке. Он хорошо рассказывал майсы, этот Михаэль, и у меня таки было немножечко нахэс (11). Пей, Ясон.
Выпили, закусывать не стали. Как я наполняю вторую стопку, тетя Песя уже не следила. Она мне доверяла.
Но и на поставленный перед ней коньяк тоже внимания не обратила.
- А вот теперь слушай внимательно тетю Песю и клади мои слова себе в уши. – Торжественно начала он.
Ну, началось. Я покорно опустил голову.
- Разве я так тебя учила, чтобы бросать своих детей, а?
- Тетя, Песя, разве я знал?
- Медея, такая хорошая мэйделе (12), а ты так с ней поступил, что кроме зительворт (13) я за тебя ничего сказать не могу.
- Да, тетя Песя.
- Бедная девочка одна восемь лет воспитывала эйнгл (14). Она не женилась за очень богатого ювелира, который хотел всю жизнь носить ее на руках и сдувать пылинки.
Я насторожился. Что за ювелир? Передо мной стоял почти полный стаканчик коньяка, но почему-то захотелось крови.
- И за сына старого Шнайдера не пошла, хоть он такой хороший юнгерман (15).
Кулаки под столом сжались сами собой.
- И ни разу не пошла с гелибе (16) на шпацир (17). – А вот это правильно, по-моему. – Не-е-ет, она всю жизнь надрывалась, шоби Тесей стал приличным человеком. И шо?
- Что?
Я не утратил умения вовремя подавать реплики тете Песе. Вероятно, сказывались годы тренировок.
- Он таки вырос хороший и красивый юнге. И вот ты его увидел! И теперь хочешь ехать обратно, чтобы гулять со всякими биксами и пить шмурдяку!
Что?!
- Я никуда ехать не собираюсь!
Но тетя Песя уже закусила удила:
- И теперь ты смотришь на меня своими бесстыжими зенками и говоришь, что плевать ты хотел на его молодые слезы.
- Это неправда, тетя Песя.
- Хорошую моду себе взял - бросать родных детей!