Потянулся еще за одной сигаретой, закурил.
В первый раз он уловил некоторый дух упадка, когда пришлось закрыть отель. Постояльцев у него не было давным-давно, и он сдал помещения под какой-то архив никому не нужных бумаг, которые так и не удосужились перевести в цифровой формат, полностью сконцентрировав свою деятельность на баре. Доход бар приносил ровно такой, чтобы старый одинокий человек ни в чем себе не отказывал в меру своих старых одиноких привычек.
Дух упадка – странная метафора, но именно так старик определял общую атмосферу, царившую вокруг него. Дух, который все более распространялся с перемещением заведения по временной шкале. Бар увядал с каждой упавшей волосинкой с его головы, с каждой новой морщинкой на лбу.
Одна из тональностей аккорда ненавязчивого гомона оборвалась. Молодой человек замолчал. Спустя пару секунд встал и вышел в сумерки набухающей ночи. Девушка посидела еще с минуту и с тем же безучастным выражением лица последовала за ним.
Старик распаковал пластик пиццы, засунул ее в микроволновку, плеснул себе в стакан еще немного виски и уселся на высокий стул без спинки, сложив руки на барную стойку. Прозвенело медным колокольчиком. Таймер печки он ставил на три минуты. Значит, в почтовый ящик опустили корреспонденцию. Почту по старинке доставлял настоящий почтальон в бумажном, слегка желтоватом пакете. Как обычно – ничего особенного. Коммунальные счета и рекламные проспекты. Но так приятно получать бумажные письма! Старик подошел к двери черного хода, открыл дверцу почтового ящика и, не глядя, стал вскрывать конверт:
Куда: Отель "Дельфин".
Кому: Мураками Харуки.
Когда-то давным-давно милая Уткина подсадила меня на эту псевдоинтеллектуальную японскую жвачку.
"Почему в моих любимых фильмах так много крови?
Вы позволите? Человек так устроен: если в него выстрелить, прольется кровь."
За эту фразу я готов простить Мураками все. Из "Мой любимый Sputnik" получилась бы отличная экранизация. Но мы будем довольствоваться вторым "киллбиллом".
Чак Паланик.
Притворяюсь добропорядочным яппи, который ходит на работу, а после пьет с друзьями пиво. Притворяюсь романтичным анархистом, негром средних лет, отцом мальчика четырех лет от роду и членом сборной по гандболу. "Все, кого ты любил, или бросят тебя или умрут".
Маленький злобный кусок органики, не до конца разрушенной алкоголем и никотином. Пойди, Санечка, пойди и напейся как сука. Ленивая печень уже давно требует, напоминает о себе небольшой температурой в теле и вселенской скорбью в душе. Или проассоциируй себя с другим лирическим героем. Стань портняжной мышцей Джека, сконструируй коктейлепьяно или на худой конец сходи-ка, покури-ка.
Мы всегда окружаем себя тем, что прочитаем на ночь.
Господи, какой бред, я уже давно практически ничего не читаю, тем более на ночь. note 1
И когда мы сядем с другим великим русским писателем Виктором Пелевиным выпить по кружечке пива, я скажу:
– Что ж ты, Витя, ходил на переговоры с террористами?
– Ходил, Саша, – ответит Пелевин, – вот, после "Поколения Пи" ничего не писалось, а тут сходил, и так записалось, так записалось.
А я ему скажу: "Витя, подумай, что Иисус никогда бы не сделал. И сделай так. Самую невообразимую мерзость". "Мерзость" не совсем верное слово, но это первое, что приходит на ум.
Смотри также: предательство.
Смотри также: подлость.
Пнуть ногой полуживого голубя, выебать пару щенков, исцарапать ржавым гвоздем Мерседес – это полумеры.
Признай за собой ответственность за взрыв WTC, за ядерный гриб над Хиросимой, за убийство президента Кеннеди, за все то, что Иисус никогда бы не сделал. Стань выше его и сильнее.
Ничего не может быть гаже самоидентификации себя с героями того, что мы прочитаем на ночь. Ничего не может быть прекраснее убийства бога в себе, чтобы занять его место. Хотя это совсем старо и давно не актуально.
Паланик – мистический экзистенциалист, лубковый Камю. Каждое поколение желает быть последним и оставить после себя лишь руины: обломки офисной мебели, изувеченные платы компьютерной периферии и осколки пивных бутылок, но не наш герой. Наш герой с упорством обкуренного зайца убегает от своего внутреннего персонального бога, который настойчиво, как ищейка, гонится за ним, чтобы спасти. Убегает от абсурда, по самые тестикулы напичканный смертоносным внутренним "я". Трогательный негодяй, решивший сбросить кожицу уродства моральных условностей, каличный крокодильчик, спущенный всевышним в мировой унитаз. Его нельзя не любить, потому что нет выбора. Паланик прекрасен.
А вслед за Палаником, Бегбедером, Мураками и прочими свой плач о потерянном поколении в моей голове провыл Стогофф. Еще один модный автор, лет через пять – десять о котором никто уже не вспомнит. Он потерялся еще до публикации – в душных полуподвальных тошниловках Питера и под мокрыми скамеечками на Марсовом поле, в пьяных спальных районах и заплеванных тамбурах плацкартных вагонов. Перемежая тоскливую жвачку молодых, но уже потерянных авторов прекрасными сказками о маленьких троллях, выпивая пиво в любимом баре или в десятый раз за последние полчаса нажимая "Receive new mail", осторожно переступая весенние лужи на асфальте или уткнувшись кончиками ушей в стереошар электронного хардкора, о судьбах потерянного поколения гораздо проще ненадолго глубокомысленно задуматься, закурить и выкинуть эту муть из головы. Гораздо проще прочитать и изумиться родству мыслей твоих и авторских, чем этим поколением быть. Нам всем импонирует легкий налет маргинальности, алкогольная эстетика и бунт маленького человека, клерка против этого сраного мира и этой не менее сраной жизни, но об этом мы предпочитаем прочитать в серии современной альтернативной литературы. И это правильно, потому что поколения-то нет. Не было и не будет. И хрен с ним.
Сны HiTek
Искра Божья – это закоротивший провод питания к вашей видеокарте, Образ Божий – экран Рабочего стола с порнографическими обоями, Слово Божье – выстрелы винчестера из извечного Doom'а.
Note1
заметка на полях: кто у них корректор? Каждый ребенок знает, что слово "ебаный" пишется с одной "н".