Вы правы, похоже, мы подобрались к итальянскому ответвлению «Noveaux Horizons Financiers» и скоро будет установлено, что Эннио Лаянка и кавалер Брамбилла одно лицо, ну а дальше? Что вы собираетесь делать? Деятельность этих компаний, как вам хорошо известно, не является незаконной. Она на грани закона, но законна. А точнее, они действуют в той серой зоне, которая не охватывается национальными законодательствами и которую международные законы остерегаются определять. У вас есть единственная возможность остановить кавалера Брамбиллу, обвинив его в убийстве Гуиди.
Ну а дальше?
Что вы станете делать, когда на месте итальянской NHF вырастут ВКК, CSD, JHG и в каждой свой кавалер Брамбилла?
Проблема не в кавалере Брамбилле, проблема в тех, кто чувствует за собой моральное право. Моральное право вывозить капиталы, моральное право вкладывать их как можно выгоднее, затыкая нос и на все закрывая глаза, делая вид, будто не понимают, что cyberlaundering и терроризм неотделимы друг от друга. Моральное право притворяться, что спускают деньги в онлайновом казино, хотя деньги, которые ты якобы спустил, за вычетом обычного процента, поступают на твой заграничный счет. А хозяева казино в свою очередь инвестируют — в оружие, наркотики и многое другое, от чего мы потом стараемся себя оградить, тратя на это часть тех денег, которые сами же им подарили.
Но убийце, у которого к тому же счет в швейцарском банке, не пристало читать мораль.
Однако все равно меня разбирает злость. Я злюсь и думаю, сколько же таких, кто чувствует за собой моральное право, живет в городке, откуда родом Марике.
Хотите услышать историю Марике? Надеюсь, да, потому что это интересно. Я бы даже сказал, характерно.
Как обычно, рассказываю с самого начала, иначе собьюсь.
Начнем с моего приезда сюда.
Вы ведь догадались, где я?
Это фотография Жака Бреля, подаренная месье Арманом, подсказала мне, куда ехать.
«Avec la mer du Nord pour dernier terrain vague / Et des vagues de dunes pour arrêter les vagues… /
Avec le vent de Test écoutez-le tenir / Le plat pays qui est le mien….[21]
Я приехал в плоский край Жака Бреля посмотреть на Северное море и на волны дюн, что волн не пропустят.
Мы же заключили с вами пакт, верно? Обещали говорить друг другу все. Значит, можно рассказать, где я. Не подробно, конечно, а в общих чертах. Не думаю, что полиция отыщет меня здесь, не похоже, что она мной так уж интересуется. Я боюсь других — тех, кто спрашивал меня в гостинице, — но надеюсь, что им тоже меня не найти.
Я приехал в воскресенье утром на поезде, прибывающем в 7.50, накануне я переночевал на вокзале, как в юности, когда кочевал по Европе с билетом «Интеррейл». К счастью, агентства по торговле недвижимостью, которые сдают туристам квартиры, открыты здесь и по воскресеньям. Наверное, когда я появился с сумкой в одной руке и Кандидом в другой, вид у меня был сиротский, но в конце концов купюры в пятьдесят евро, выложенные на стойку, произвели обычный эффект. В общем, я снял комнату с балконом на берегу моря. Оттуда видны песок и волны, пока хватит глаз, хотя до сих пор я не видел ничего, кроме густого тумана, редкого дождя и голубых просветов между тучами: говорят, такая погода в это время года — дело обычное. И правда, пляж почти пуст и квартиры в больших серых домах, которые тянутся вдоль берега, большей частью на запоре.
Должен признаться, в сущности эта временная непогода, ожидание солнца и туристов мне скорей приятны: кажется, и я чего-то жду.
Когда Марике работает днем, я подолгу торчу на балконе и думаю. И Кандиду здесь нравится: он просовывает свою головенку между прутьями балконной решетки и подолгу глядит вниз, и я все время боюсь, что он у меня свалится.
Как раз из-за Кандида мы и познакомились с Марике. В понедельник в супермаркете. В отделе товаров для домашних животных я взял для него корзинку, песок и застыл, пытаясь сообразить, какой корм лучше. В конце концов выбрал большой пакет с нарисованным котенком, похожим на Кандида. Оказавшаяся поблизости Марике показала на пакет и что-то сказала по-фламандски. У меня, наверное, сделалось идиотское лицо, и тогда она повторила то же самое по-французски, на том школьном и немного вымученном французском, на котором говорят здесь, на севере, когда нет другого выхода, когда вспоминают, что в этой стране два государственных языка.
— Не бери эти, они плохие. У моей кошки от них расстройство, ее сразу рвет.
— А что ты посоветуешь?
— Сколько ей?
— Месяца два-три. Я ее подобрал на улице.
— Тогда, наверное, лучше не сухой корм, а консервы. — И показала баночки паштета с картинками, от которых слюнки потекут даже у хозяев, а не то что у кошек.
Я взглянул на ее тележку, она была еще пустая, как и моя.
— Давай пойдем вместе? — предложил я. — Тогда я смогу с тобой посоветоваться.
Клянусь вам, господин судья, это не была замаскированная попытка ухаживания, я вообще не умею завязывать знакомства. Это было просто желание перемолвиться с кем-нибудь словцом. В моем новом положении беглеца я переживал незнакомое состояние: страх молчания. Посреди людей, которые говорят на непонятном языке, Марике со своим школьным французским показалась мне оазисом. Мы познакомились, идя вдоль полок с моющими средствами; потом, глядя на синие картонки «Бариллы», обменялись банальностями по поводу итальянской кухни; у холодильников с морожеными продуктами я спросил, что это за странные моллюски с неудобопонятным названием; она пошутила насчет жирных, приторных гадостей, которые я набрал в отделе готовых десертов, и мы продолжали болтать до самых касс.
Наверное, Марике тоже не чужд страх молчания, наверное, не нужно быть беглецом, чтобы его познать, но в сущности, Марике тоже немного беглянка.
Мы вышли из супермаркета, нагруженные пакетами.
— Если тебе надоест питаться консервами, приходи ужинать в ресторан, где я работаю.
— А где это?
— На набережной, напротив мола. Если прийти к половине девятого, уже никого не будет, и мы сможем поболтать.
Я пошел туда на следующий вечер.
— Консервы уже надоели? — спросила она.
— Ага. — Но на самом деле мне надоело быть одному.
Я заказал мидии и картошку фри, их фирменное блюдо, и светлое густое пиво под названием «Mort subite».[22]
Марике исчезла в кухне.
Ресторан оказался пуст, как, впрочем, пустынная и мокрая улица, по которой я сюда шел. Деревянные столы и скамьи должны были напоминать кают-компанию на корабле конца XIX века, на шхуне, готовой отплыть в Ньюфаундленд. На самом деле это выглядело просто грубой мешаниной всего, что принято называть «моряцким». С потолка свисали бумажные гирлянды, а стены завешаны рыбацкими суднами вперемежку с фотографиями полного состава льежского «Стандарда» в красных футболках. Прямо напротив моего столика в толстой деревянной раме висел черно-белый снимок дородного усатого мужчины в шахтерской каске.
— Это Дуду, наш хозяин, — пояснила Марике, подоспев с мидиями, пока я рассматривал фото. — «Дуду» его прозвали на шахте. Он работал в Марсинелле, но когда в 56-м его старший брат погиб от взрыва в шахте, решил сменить обстановку и перебрался сюда. Сначала мыл посуду, потом стал официантом, помощником повара, и в конце концов ему удалось выкупить заведение.
Она села напротив.
Марике тридцать, у нее голубые глаза и тонкие белесые волосы. Она прямая противоположность Стелле: видно, что когда-то была очень хороша, но время ее не пощадило.
21
«С Северным морем — вот последняя пустошь, / С волнами дюн, что волн не пропустят… / И с ветром востока он держит извечно / Тот плоский край, где я рожден…»