— И вы написали книгу об этой вашей версии?
— Почти дописал. Собираюсь напечатать малым тиражом и припрятать, чтобы никто не нашел. Знаете, в этой мрачной детективной истории есть еще почти невидимые действующие лица, которые сами видят все. Лесник, охраняющий кернохранилище, Проводник, показывающий всем (самим студентам, тем, кто их преследует, потом поисковикам) мансийские тропы, Охотник, возник и снова канул в Лету этот Охотник, видевший издалека склон горный, черные фигурки на белом снегу (известное видение), где одни человечки забивали других насмерть дубинками. Охотник, стоявший на опушке леса, ретировался: быстрей, быстрей в лесную глубину, не было меня тут и ничего я не видел. Летчик, с которым встречался Дятлов, мне сверху видно все, ты так и знай; Летчик после гибели дятловцев начал проводить собственное расследование и вскоре разбился на своем самолетике, а его приятель Следователь покончил с собой. Потом через годы вынырнул из небытия еще один Охотник (у которого Свидетель рассматривал шикарное дорогущее иностранной марки охотничье ружье), сказавший: «Да слышал я. слышал историю о погибших студентах. Они осквернили мансийское святилище, манси их выследили, шаманы напустили в палатку дурманящий дым, а потом всех туристов угробили». Еще помню я рассказ о том, как дятловцы смеялись над «гостиницей», где поселили их в Вижае, ничего себе гостиница, обшарпанная изба с железными кроватями. А гостиница была для приезжавших к арестантам за тридевять земель женщин, жен или подруг по переписке, домашняя еда, своя женщина под боком, свидание на три дня. Слушавшие их зэки чувствовали к этим заевшимся маменькиным сынкам неприязнь, да и девчонки были не марухи, не жены, не любовницы, а так, соплячки, задиравшие нос. Есть фото на крыльце этой гостиницы, где дятловцы стоят вместе с зэками. Сидели в Ивдельлаге уголовники, враги народа, дети врагов народа. Если хотите, наша невеселая история — еще и о войне разных миров: в одном манси со святилищами, менквом, духами, в другом заключенные от блатарей до страдальцев, в третьем честные начальники, в четвертом нечестные, в пятом прямолинейные дети-комсомольцы, не знающие жизни, и тому подобное вплоть до правительственных чиновников. Где живем? Где лоскуты разных миров, а между ними межи: дикое поле.
В дверях улыбающаяся девушка звонила в колокольчик.
— Все, кончилось чаепитие, пошли на конференцию.
— Нет, я ухожу, у меня поезд скоро. Спасибо вам за компанию и за беседу. Желаю удачи.
Им оставалось только улыбнуться друг другу и разойтись.
Идя к выходу, прошел он мимо зала конференции и ненадолго остановился. В речь докладчика он не вслушивался, смотрел на фотографию диапозитива на экране, ста-рое черно-белое фото с пленок дятловцев, должно быть, это Вижай. На крыльце темной избы («гостиницы»?) высыпавшие на крыльцо зэки, на переднем плане группа туристов с лыжами, ребята в светлом, зэки в прокопченных судьбою униформах черных ватников. Выглядят как волки и овцы, но улыбаются все и каждый. «Уголовники, враги народа, дети врагов народа... А моя мать? Не была ли она в Ивдельлаге? Могла быть где угодно. А сам я? Если бы не заступничество отца, оказаться я мог в толпе черных ватников».
Но время, сначала сжавшееся, подобно пружине, уже распрямилось, он почти опаздывал на вокзал, стал спешить и думать о предстоящей дороге.
Отца с его новой женою навещал он редко, с новоявленной мачехой всегда чувствовал себя неловко, она была приветлива, вежлива, холодна, однажды он явился раньше отца, не знал, о чем и как с ней говорить. Отец пришел мрачный и прямо с порога сказал: заходил в клинику кто-то из родных бывших моих вылечившихся больных, не знаю чей, не назвался, убыл, а для меня в конверте передал кисет с золотишком, возможно, краденым; денег за операции, все знают, не беру, самодельные торты и грузинских жареных поросят принимаю в качестве гостинцев, а до уголовных презентов дело пока не доходило.