— Этот офицер, что вас ко мне определил, жил у меня сутки, когда они заняли станицу. Потом переехал в центр, в особняк, старинный каменный дом с колоннами купца Громова, до комендатуры полквартала.
— Он велел мне утром явиться в комендатуру и там работать машинисткой и переводчицей.
— Я тебя разбужу, скажу, куда идти. Вечером к нему гость приходил, чудной такой офицер, красавец, как наш этот, но в другом роде, был здесь проездом, к ночи ушел, уехал. Я по-немецки понимаю хорошо, но у меня произношение неправильное, муж всегда смеялся. Так вот эти два красавца фашистских сидели тут, чистенькие, аккуратненькие, пили наливку с самогоном, открыли консервы, кители на спинки стульев повесили, беседовали сперва незнамо о чем, веришь ли, о музыке, о насекомых, о по-родах собак, как во сне, будто бы и войны нет, а натурально мирное время. А потом от композитора Вагнера перешли почему-то на евреев, кажется, потому, что Вагнер их не просто не любил, а терпеть не мог. Тут уж наш супостат разговорился, а проезжий слушал, слушал, стал смеяться и нашему сказал: «Про тебя болтают, что ты высокоталантливый нацист, то есть если у человека прапрабабка была еврейка, ты по одному тебе известным приметам внешности и повадок, да еще по врожденному чутью — так, извини, дрессированные свиньи под землей трюфели чуют — это угадываешь». Что с тобой? Ты бледная как смерть. У тебя, часом, прапрабабушка не еврейского ли рода?
— Мне нехорошо, — отвечала Эрика, — голова кружится, слабость, ведет, словно сейчас упаду, это у меня после блокады. Я чистокровная немка, мои предки тоже, а муж мой русский военный врач.
— Иди-ка ты, арийка, спать, на тебе лица нет.
Теперь иногда Христина рассказывала ему сказку на ночь, подменяла Эрику, дай я тебя подменю, расскажу, внуков вот не вышло, мне с дитем в радость, он у тебя еще не отрок, младенец. Так, кроме принцессы Мелисанды по прозвищу Заза, доблестного рыцаря Бубеля, Крысиного и Ольхового королей, лютенов с катапанами, Синей Бороды, придуманных Вильгельмом Гауфом Маленького Мука, карлика Носа, калифа-аиста, Альмансора, Железного Генриха, явились в вечернее сознание его Медведь с отрубленной, ныне липовой ногою (этого Медведя — инвалида с протезом — особо боялся он и жалел до слез), Волк с отмороженным хвостом, порушенный Теремок, Василиса, Догада, Пых, Илья Муромец, калики перехожие.
А потом Христина из разрисованного цветами сундучка достала меленку, рождественскую вертушку, кубарика, ваньку-встаньку, кувыркана, все сделаны были своеручно ее мужем для любимого сына.
Поезд уже разогнался, миновав жилые места, окрестная тьма сгущалась, стучали свое колеса: трам-тарарам, в тартарары, к татарам, к татарам, к татарам.
Ванька-встанька, известный всея Руси с незапамятных времен, был склеенный кар-тонный цилиндрик, обтянутый пропитанной рыбьим клеем кисеей с торцов; внутри не-го перекатывался свинцовый шарик, снаружи нарисованы улыбающееся личико, одежка, руки по швам. Христина пускала его в путь с наклоненной на столе книжки, он спрыгивал с нее, перескакивая с головы на ноги, превесело продолжая путь свой по столу.
Стоило его, стоящего, уложить, как тотчас он вскакивал.
Кувыркан-гимнаст спускался по ступеням лесенки, тоже переворачивающийся с головы на ноги, с ног на голову, параллелепипед, всенепременное улыбчатое личико, зелено-алый мундирчик; прорези на торцах его головы и ног отвечали прорезям лесенки высотой в две ладони. Едва ставили его на верхнюю ступень, как он под тяжестью собственного веса перекувыркивался вниз головою на следующую ступеньку — и так далее до подножия.
Деревянный кубарик величиною с крупную сливу, волчок, напоминающий формою своей каплю с малой серебряной заклепочкой на острие, запускался небольшим хлыстиком; стоит только научиться запускать, кубарем катался, крутясь, по полу, падал, устав вертеться подобно маленькой планете вокруг оси.
Детали рождественской вертушки вырезал мастер из золоту подобной консервной банки; на острие спицы на точке-вспарушинке еле держалась горизонтальная звезда с наклонными лопастями (настоящая Вифлеемская звезда, вертикальная, крепилась на спице ниже, почти на уровне двух тонких свечек — елочных? церковных?). Зажигались свечи, подымался от них ток теплого воздуха (невидимая почти дрожь воздуха словно над костром), воздушная струя приводила в движение звезду с лопастями, та вращалась, вертелась, на краях лопастей крутились крошечные, с ноготь, златые плоско-объемные ангелочки. Тепло и свет, источники движения, крутили рождественское золотое волшебное колесо судьбы.