Поднявшись по лесенке, отворил он дверь и вошел.
Звякнул над головой извещающий о новом посетителе колокольчик, поднял глаза на вошедшего сидящий в левом углу за старинным письменным столом хозяин лавки, продавщица за прилавком продолжала бестрепетно перекладывать книги, четверо игроков в карты за столом посередине комнаты под лампою ни малейшего внимания ни на кого не обращали, занятые игрой и собою четыре фигуры, подобные актерам неведомой пьесы театра в театре.
— Во что они играют? — спросил он хозяина лавки. — В штос?
— В деберц, — отвечал Чех.
И пояснил:
— Это почти то же самое, что терц.
— Я и слов-то таких отродясь не слыхал.
— Терц придумали в девятнадцатом столетии арестанты сибирских тюряг или острогов. Вы играете в карты? Знаете, что такое прикуп?
— Нет, не играю. Помню только присловье: «Знал бы прикуп, жил бы в Сочи».
— Острожная поговорка.
Подобно тому как оба названия карточных игр для советского и постсоветского научного работника (ныне по совместительству беллетриста) проходили по разряду китайской грамоты, сам он в свою очередь являлся такой же китайщиной для хозяина лавки, ну, полная шинуазри: торговец букинистическими изданиями и антиквариатом по фамилии Чех хорошо разбирался в людях, как всякий, чья профессия связана с общением, с толпами; ему было непонятно, кто перед ним.
Вошедший не стал шарить по притягательным для библиофилов книжным полкам, не стал разглядывать картины, гравюры, предметы разных времен, исполненные обаяния прошлого, флера истории, собственных и хозяйских судеб, отпечатков пальцев, пыли эпох; однако вошел именно в эту дверь, не поленился подняться по железной лесенке и произнес сакраментальную фразу-пароль: «Я ищу одну книгу. Точнее, две».
— Садитесь, — сказал букинист.
Теперь их разделял нагруженный бумагами, мульками, мелочами, бронзовой чернильницей с фигурками на прямоугольном постаменте массивный толстоногий стол.
— Как называется нужная вам книга?
В этот момент что-то сказала хозяину лавки занятая борьбой против библиотечной космической пыли продавщица, тот выскочил из-за стола, наш посетитель подивился внезапной прыти, с коей не просто толстый, а тучный, большой сверх меры человек («Обмен веществ у него, что ли, сдвинут?» — ему нравилось в разной форме вспоминать об отце, известном враче) взлетел на передвижную лесенку-стремянку, чтобы достать пару томов с полки под потолком.
— Извините, — промолвил Чех, стремительно вернувшись в кресло по ту сторону стола, — так каково название искомой инкунабулы?
— «Концерт для Эрики с оркестром».
Последовала пауза.
— «Эрика» в кавычках? — осведомился Чех.
— Пишущая машинка, на которой печатает героиня, — ее тезка, а в качестве эпиграфа действительно значится название произведения Лероя Андерсона «Пьеса для пишущей машинки с оркестром». Есть и второй эпиграф, две строчки малоизвестного романса. Первый абзац звучит так: «Есть книги, которые нужны, чтобы жить. Переплет, обложка, форзац, первое предложение — и чувствуешь ток жизни, словно прорвавшийся сквозь пелену сна, уснувший на время в заметенной снегом берлоге — и оживающий, начиная с глазного дна, с его потаенного омута, в который упали первые слова первой главы, если там есть главы или просто первые слова».