— Нет, скрипка трофейная, досталась мне от невольного перекупщика, не знавшего ее истинной цены, а ему — от убитого гитлеровского офицера, когда немцев отсюда гнали.
— Разрешите мне ее подержать?
— Почему нет?
Взяв скрипку, он внезапно почувствовал живое тепло, словно взял на руки младенца.
— Надо же, у нее на тыльной стороне, на спинке, пятнышко, родинка, как у моей матушки под лопаткой.
Впервые после клятвы, после честного слова, данного в детстве отцу, вспомнил он о матери и вслух заговорил о ней, да еще перед чужим человеком.
— Я не хочу вас торопить, — сказал хозяин крамницы, — но я с минуты на минуту жду гостью, которой хочу оказать достойный ее прием с угощением, мне надо подготовиться. К тому же в отличие от всех женщин, обожающих опаздывать, она любит приходить раньше времени. Между нами, это дама моего сердца, мадам Березюк.
— Скажите, а откуда эта монетка, талисман, что вы носите на груди? — неожиданно для себя неизвестно для чего спросил Могаевский.
— Из Трапезунда, — отвечал Шельменко, вглядываясь в посетителя. — А ведь это ее подарок... Раз вы это угадали, походите еще по комнатам, пока я сервирую стол и она еще не пришла.
Произнося это, он успел выкатить из-за кулис, видимо из скрывающейся там кухни, толстый столик на колесиках, с торцов которого выдвинул подобные крыльям боковины, подперев их выдвигающимися доселе невидимыми под столешницею ножками, подобно таковым в классических ломберных столиках картежников.
Молниеносно застелил он столик вышитыми рушниками и забегал туда-сюда, вынося блюда, тарелки, сотейники, соусницы, мисочки и протчая, наполненные разнообразной снедью, словно расстилая на глазах изумленного Могаевского скатерть-самобранку. Казалось, сошлись на ней все фри, рапе и шуази мира, соленья, маринады, сушеные иссохшиеся снетки соседствовали с мочеными яблоками, сельдь под шубою с классической фаршированной щукою, пампушки с галушками, варениками, клецками, домашними пельменями, салатами с вычурными именами; довершало картину изысканное блюдо болгарской кухни — яйца с мозгами, именовавшееся «Философ». Овечий сыр сулугуни, кровяная конская колбаса скромно покоились на лазоревых блюдечках своих, оттеняя кузнецовскую селедочницу, наполненную светящимся салом. То там, то сям взмывали над горизонтальными вместилищами вертикальные фонтанчики зелени: укропа, кинзы, петрушки, сельдерея, розмарина.
Наконец внес хозяин в серебряном ведерке со льдом шампанское «Асти», окружил ведрецо французским коньяком «Наполеон», домашней наливкою «Самженэ», шкаликом водки «Moskova» и ликером рубинового оттенка. После чего придвинул к середине самобраного стола низкое широкое кресло (потому что, как пояснил он пораженному зрителю, мадам Березюк отличалась роскошными формами в сочетании с маленьким росточком) и отошел, дабы оглядеть результат стараний своих со стороны.
Тут же вскрикнув: «Ах, ах!», выбежал он в некую комнату за кухнею, вернулся с книгою в руках, поставил оную перед тарелками, вилками, бокалами, стопками, рюмашками, ожидавшими ожидающуюся гостью, и успокоился наконец.
Поймав недоуменный взгляд посетителя, тотчас разъяснил, что любимый писатель мадам Березюк — некто Винниченко, потому он, Шельменко, собственноручно переплел роман вышеупомянутого письменника «Соняшна машина» в сафьяновый переплет, украсив его мелкими драгоценными камнями.
— Это сюрприз, — пояснил он, довольный собою.
Тотчас зазвонил колокольчик, и вошла она.
Все было неописуемо в мадам Березюк, да, верно, к последней трети двадцатого столетия вовсе перевелись в мире стилисты, способные ее описать. Даже попытки прильнуть к цитатам, оглянуться на классиков ни к чему привести бы не смогли. Ее нельзя было назвать приятной во всех отношениях, поскольку понятие «приятная» не подходило к ней вовсе: носик, что называется, малость крючковат, нижняя губка торчала впереди верхней, особенно сей торчок становился заметнее от применения помады не просто яркой, а пылающее-алой, иссиня-темной или откровенно фиолетовой. Любимых ее сортов помады было три; зато любимых ее обожателем подбородков под насандаленным маленьким ротиком было не то что три, а несколько более. Бровки красавица то выщипывала, то сбривала, рисуя себе, в зависимости от настроения, то тонюсенькие в ниточку, то широкие угольные, почти союзные.
Что до взгляда ее... Полагалось бы, может быть. сказать «очи», но реальность «очам» не соответствовала, то были именно глазки, то бирюзовые, то цвета голубиного крыла, обрамленные длиннющими пушистыми ресницами, отягощенными франко-турецкой макияжной тушью.