Через две недели состояние больного улучшилось, еще через две пришло в норму. Аномалии остались, речь стала чуть медленнее, чем раньше, и он, став Могаевским, начал писать роман. На это психиатр сказал почти успокоившейся жене пациента:
— А уж сколько людей ни с того ни с сего начинают заниматься литературой и счи-тают себя писателями, не счесть.
Уже поправившись, вернувшись на работу, оказался он на симпозиуме в Виннице и решил отыскать заведение Шельменки. Улицу он нашел легко, но дома с крамницею «Бандура» не было, вместо него стоял премилый чистенький, сильно остекленный современный особнячок, из которого и в который вбегали и выбегали молоденькие цифровые бесчисленные чиновники и чиновницы, совершенно не напоминавшие офисный планктон, а скорее похожие на роящихся вокруг гнезда ос или диких пчел.
А между первым посещением Винницы, где в лавке увидал он прекрасную скрипку, и его болезнью случилось событие, изменившее многие человеческие судьбы, если не судьбу всего человечества: солнце пыталось взойти на западе, но не смогло.
Он проснулся, жены не было рядом, она ходила босиком по комнатам. В окне мерцал свет восхода, яркий, ало-оранжевый, без тени голубизны, рассвет.
— Пора вставать? Не опоздаю на работу? Солнце встало?
— Сейчас ночь. Это не солнце. Оно не встает на западе. Может, война началась? Ядерный удар?
— Включи радио.
— Я включила. Тихо.
— Ну, какая война. Я ответственное лицо, государственный человек, ректор, мне бы позвонили.
Они глядели в осиянное багрово-золотым светом небо.
— Что в той стороне?
И он ответил внезапно севшим, охрипшим голосом:
— Атомная станция.
Будучи «государственным человеком», принимавшим участие в открытых и закрытых обсуждениях и действиях после случившегося, он знал много больше, чем обычные люди; а всего, всей правды не знал никто, она ускользала в будущее, опережая настоящее на несколько столетий или на тридцать тысячелетий. Потому что для полного выздоровления человеческой популяции и земного шара от происшедшей катастрофы понадобится восемьсот лет; полураспад радиоактивного йода занимает несколько дней, цезия и стронция тридцать лет, плутония 249 — тридцать одну тысячу лет, обычный плутоний и америций пребудут с нами до 2060 года. Он помнил все эти цифры. По цезию выброс из разрушенного реактора был равен тремстам Хиросимам. Через три дня наблюдался повышенный радиофон: в Житомире — в двадцать раз, в Ровно — в десять раз, в Киеве — в три раза. На бэтээры ликвидаторов приваривали броню толщиной полметра, ее хватало на пятнадцать минут, радиация прошибала все.
Девятнадцать областей России пострадали от взрыва Чернобыльской АЭС, самые загрязненные — Брянская (хоть называй город старым названием Дебрянск...), Орловская, Курская, Калужская, Тульская, Ленинградская, Воронежская, Рязанская, Смоленская, Пензенская.
— И Ленинградская?
— Моя дальняя родственница на Карельском перешейке в постчернобыльское лето видела огромные лиловые и голубые грибы; лопухи соревновались там в размерах с листьями виктории регии, а бабочек не было вовсе.
Самое мощное облучение получили Южный Урал, Алтайский край, Новая Земля, отдельные районы Белоруссии (Овручи, Народичи, Лучины и иже с ними). Ветер отнес первый выброс из реактора на запад, вдоль железной дороги между селами Янов и Чистоголовка. Сосновый лес, погибший, приняв на себя облако радиоактивной пыли, называли Рыжим лесом, впоследствии был он захоронен. Облако, не зная таможен, прошло своим путем над Гомельской областью, Швецией и Финляндией, Польшей и Восточной Германией, досталось Китаю, Японии, США, Восточной Франции, Бельгии, Чехословакии, ФРГ, Нидерландам, Великобритании, Греции, Турции — ста сорока странам мира. В ликвидации участвовали все, от летчиков до шахтеров.
Долгое время стояли в глазах его лица погибших пожарных, погасивших страшное пламя, не пустивших в воды Припяти фантасмагорическую лаву расплавов всего и всея; фамилии их помнил он отдельно от лиц. И страшно ему было, что работой на четвертом блоке ЧАЭС руководил человек по фамилии Дятлов. Потому что фамилия туриста, ведшего по Уралу трагически и загадочно погибшую группу студентов (как мы уже знаем, будущий Могаевский из-за их гибели оставил туризм, боясь за невесту, и ее за собой за ручку увел), тоже была Дятлов. Даже характерами были похожи: говорили одно и то же об обоих: «При умении и знаниях отличается излишней самоуверенностью, не склонен слушать мнение других». Кричал оператору Дятлов: «Дави гада!» — думая, что, нажав на кнопку, можно было выключить реактор, а реактора уже не было, всего вокруг него не было тоже: провал, яма в преисподнюю.