Во-первых, человек очень редко спрашивает себя: «чего я хочу?», предпочитая этого как бы не знать. Ну а если приходится отвечать («без дураков»), приводит перечень разных моральных и материальных благ, какое-нибудь беспорядочное перечисление. Но если всерьез задуматься над каждой из перечисленных ценностей, будь то отдельная квартира, любовь женщины, редкая марка для коллекции; если спросить себя: хочу я именно этого, или я этим хочу чего-то иного, – то, пожалуй, не сразу найдется ответ, да и неизвестно, найдется ли вообще...
Неопределенность собственных желаний – сюрприз, которым может удивить себя едва ли не каждый человек. То есть внушить желание даже легче, чем какую-нибудь мысль и это явление широко используется при всякого рода чумаковании. Угадать же «чистое желание» (то, которое преобладает в «пучке хотений»), наоборот, очень трудно; тем более, что надеяться на подтверждение догадки, как правило, не приходится. Как заметил еще Фрейд, «бурное возмущение пациента чаще всего и убеждает меня в правильности предположения». Моги пришли к тому же выводу.
Прием «внутренней картины мира» немога мало того, что труден и длинен, но в каком-то смысле еще и небезопасен. Некоторые могущества вообще не практикуют его.
Беседуя с могами, я пришел к следующему выводу о причинах небезопасности.
Осуществляемая в состоянии приема диагностика высвечивает, подобно странному рентгену, какое-то внутреннее устройство вещи, ее «невидимое». Иногда это невидимое можно в принципе задать длинным описанием, скажем, целой книгой – чем и занимается, например, наука. Но для высокой практики СП такой слишком косвенный (мягко говоря) метод непригоден. Ведь тут все дело в том, чтобы увидеть все концы и начала сразу, в едином мгновении внутреннего взора – и притом еще увидеть места, где «концы с началами» не сходятся или вот-вот могут разойтись. Все дело в этом «сразу»; если его нет, то нет и приема, – есть что-нибудь другое, крохоборство рассудочного мышления, например. Я не знаю, как выглядит эта «картинка невидимого», наверное, она еще меньше похожа на зримые формы, чем рентгеновский снимок. Притом что есть «слои», которые даже в принципе не поддаются описанию, сколь угодно длинному.
«Чем больше практикуешь, тем больше различаешь слоев, и не путаешь их друг с другом», – сказал мне однажды Баврис и неожиданно пояснил:
– Видишь тополь?
– Ну.
– Ты видишь этот тополь?
– Да...
– Так. Через «этот тополь» надо увидеть Тополь, потом Дерево. Потом что-нибудь живое и требующее – воды, допустим, или солнца, или селитры, или неизвестно чего – но зато известно где; есть такие странные места в картинке, где видна ненормальность состояния. Ну, там центр тяжести ветвей – видно, какая ветка обломится от ветра. И какое дерево засохнет. И все такое. (Я вспомнил в это время известный пример Платона, когда он говорил, что нужны разные глаза, чтобы видеть лошадь и видеть «лошадность»). Словом, входишь в это состояние, сам как бы становишься тополем. Поэтому надолго не рекомендуется, и никаких эмоций, чистый прием. А то ведь так уходишь, что теряешься, не чувствуешь, что вернешься обратно.
Баврис улыбнулся.
– Поэтому надо перелистывать.
То есть моги достигают уподобления какому-то избранному объекту – но не той форме, которую он вынужден принимать под воздействием всего остального мира, чтобы быть среди прочих объектов, а, как сказал бы Гегель, достигают уподобления «в-себе-бытию». Это «в себе» полностью проницаемо только для Бога – но может быть проницаемо и для человека, если он мог, проницаемо из особых состояний типа СП.
Так вот, как я понимаю, уподобляться далеким вещам не слишком опасно, хотя и в них можно «потеряться». Тем не менее, выигрыш с точки зрения могов очевиден: богатство восприятия для них – одна из безусловных ценностей (т.е. цель сама по себе), да еще и несомненный множитель могущества. А мог по определению есть тот, кто непрерывно расширяет и углубляет свое «я могу». То есть человек становится могом, когда его абсолютное Желание сходится с абсолютной Волей. А единство абсолютной воли и абсолютного желания в пределах одного «Я» – это страшная сила, способная создавать силовое поле космических масштабов.
И если верно утверждение древних даосов: «чтобы познать рыбу, надо стать рыбой», – то становится понятным, почему особенно «чревато» проникновение в психическую подноготную ближнего своего – немога. Тут действительно велик риск потеряться, ибо «знать немога» – а сия вещь все-таки посложнее флейты, да и рыбы тоже, – познать его вплоть до темных закоулков души – значит отчасти стать им. Между тем для любого мога лучше принять гибель от им самим вызванной бури или развоплощение, чем стать немогом, «впасть в неможество». «Самое пикантное в нашем положении то, что назад отсюда дороги нет, только вперед», – сказал однажды Гелик, «ходячее самосознание» всех питерских могуществ.
Можно добиваться идентификации с другим из чистого любопытства или за деньги, как психоаналитики, но безопасность этих «знатоков людей» гарантирована поверхностностью и неточностью познания (лучше даже сказать «познания»), а также страховочным взаимным лицемерием. Но если бы кому-то было дано проникнуть до самых глубин Другого, а потом вынырнуть – ни за какие деньги он бы не бросился вновь в эту пучину.
Любопытно, что писатели, которым «по долгу службы» приходится проникать в «души» своих персонажей, обнаруживают (если они настоящие писатели) упрямство чужой воли, которая стремится подчинить их себе, отщипнуть частицу живого бытия – и это несмотря на то, что души «придуманы» – то есть вполне прозрачны и в принципе подконтрольны. Может быть, и сам Бог вынужден оставлять потаенные уголки души человека без проникновения, может, и Ему полнота воплощения не проходит даром... И тогда свобода, дарованная человеку, есть просто результат вынужденной, «страховочной» поверхностности Бога, видно, не может он проникнуть все мое существо без риска для себя...
Отгадка истории (записи Гелика)
Во что я никогда не верил. В то, что на смену глупым людям приходили все более умные. В то, что понять прошлое легче, чем настоящее. Не верил в роль безличности в истории и презирал культ безличности.
Чего не было. Очень скучны рассказы о производительных силах, о балансе государственных интересов, а впрочем и о сословиях, не исключая сословия царей. Поинтереснее сведения о самозванцах и пророках.
Удивительно, однако. Удивительно, какая ничтожная горстка людей пыталась вырваться из неможества. Немоги не могут – это ясно по определению. Труднее понять, в чем тут первопричина. Когда-то я считал, что она – в неспособности хотеть. Мелочность желаний, присущая подавляющему большинству людей, просто поразительна. Как можно не хотеть власти над собственным телом и телами других, не хотеть бессмертия, не хотеть того, чтобы материя была покорна твоей воле, – а ведь не хотят. А чего хотят – просто уму непостижимо, – какой-то ничтожной прибавки к тем пустякам, которые уже имеют. С точки зрения мога, скучно не то что обладание этими пустяками, их даже лень желать, не хочется тратить драгоценную субстанцию воображения, концентрат желания на перераспределение скудной наличности немогов. А ведь немоги обсасывают эти крохи желаемого часами. Днями, месяцами и годами. Поколениями и столетиями.
Ткань истории. Конечно, уважительное отношение к всплескам собственной воли, культура желания воспитывается в могуществе. Если уж появилось желание принять участие в игре, именуемой историей (а почему бы нет, задача не лишена интереса), – так уж и надо играть на самую большую ставку – ну в крайнем случае играть на первенство в иерархии. Дерзкий человек, кому надоело собственное неможество, может выбрать ставку и покрупнее – играть на максимальную яркость отпечатка. Но все это, в сущности, игры «по ветру». Интереснее всего играть на «изменение течения». Правда, тут уже надо быть могом, владеть, во всяком случае, практикой из ОС.