Хайрулла восторженно поднял свои длинные руки, и хриплый, дикий голос его, еще страннее зазвучавший в пустоте безмолвного храма, загремел, повторенный раскатами эхо: "Мои сокровища!"
Сокровища Хайруллы, несметные фантастические сокровища, которые он собирал столько времени голыми, изрезанными в кровь руками и прятал сюда, в эту сырую, темную яму!
Осколки стекла, разбитого вдребезги, зеленые и белые осколки, острые и неровные, образовали там в глубине ямы, целую сверкающую груду, беспорядочно наваленные и разбросанные, но блестящие и ослепительные, как бриллианты. Яркий луч света, проникавший в темноту, создавал эту странную фантасмагорию, благодаря тысяче отражений и преломлений от стеклышек, на которые он падал в узкое отверстие.
Бедный нищий махал руками и прыгал в восхищении вокруг опасного и глубокого провала, но все его движения были сильны и уверенны, как у ночного зверька, скачущего по скалам над крутым обрывом... В бешеном круженье развивались длинные волосы и лохмотья Хайруллы, как у вертящихся дервишей, потрясавших когда-то своим диким и мистическим танцем своды этой мечети.
Восторг Хайруллы, его поклоненье своим фантастическим богатствам, этому воображаемому золотому идолу, были ли безумнее увлечения настоящим богатством, настоящими сокровищами? И кто нам укажет, где граница между истиной и обманом, воображением и действительностью, реальностью и видением? Может быть, вся наша жизнь, все ее радости и очарования, не более, как сокровища безумного Хайруллы.
Вдруг звук, шумно промчавшийся по всей мечети и повторенный высокими хорами и гулким сводом, прервал внезапно бешеный вихрь, в котором вертелся безумный вокруг своего боготворимого золотого кумира. Хайрулла вздрогнул и остановился. Весь обратившись в слух, он насторожился, и непривычное, почти сознательное внимание отразилось на его лице. Может быть, в связи с представлением о фантастических сокровищах, в уме Хайруллы, как бы органически вырастая из этого представления, жила такая же мысль о краже, насилии и похищенье. Он оберегал свое божество, свое детище, прятал, сторожил его и боялся неведомого врага и грабителя. Готовый когтями и зубами защищать свое достояние, он весь съежился, притаился и, крадучись, как дикая кошка, пробрался за соседнюю колонну, черневшую в темноте мечети. Здесь невидимый и видящий, подобно духу, караулящему заколдованный клад, он исчез и потонул во мраке.
Звук повторился. Как будто где-то в глубине, у входа, отодвигали тяжелый заржавленный засов. Визг железа разбудил эхо мечети и резким стоном пронесся из конца в конец опустевшей залы. По каменным плитам раздались торопливые шаги, и свет фонаря, скользнув по стенам, длинным лучом протянулся в темноте. Две летучих мыши сорвались с пыльных сводов и испуганно заметались под куполом. Черная тень выдвинулась из мрака и прошла по храму.
Мулла Абдуррахман со своей золотой ношей и фонарем в руках остановился посреди мечети. Бессильное пламя свечи едва могло бороться с окружающей тьмою, надвигавшейся ото всюду несметной толпою трепещущих призраков. Полоса света, перебегая с колонны на колонну, озаряла то мшистый камень, то обвалившиеся завитки старинных украшений. Мулла поставил фонарь на пол, и гигантская тень в тюрбане отшатнулась и расползлась по сводам. Связка ключей со звоном упала на плиты. Абдуррахман осмотрелся кругом. Все было тихо в пустой мечети, и бледные пятна месячного сиянья скользили кое-где по стенам, точно испуганные красным огоньком горевшей свечи.
Только вдоль черной ниши по-прежнему, точно арабские письмена, змеились в извилистой трещине фосфорические лучи лунного блеска. Казалось, светились в темноте и глаза муллы, устремленные в глубину ниши. Он сделал шаг вперед и остановился. Непонятное опасение шевельнулось в его голове и заставило ускоренно биться сердце. Что если кто-нибудь проник сюда в его долгое отсутствие и похитил богатство, накопленное тяжкими усилиями, стоившее стольких жертв и, может быть, преступлений? Холодный пот выступил на его лбу и висках. Но он тотчас опомнился и отогнал безумную мысль. Кто же мог догадаться и узнать о его заповедном тайнике, о кладе, искусно замурованном в толстую и глухую стену? Торжествующая улыбка появилась на его тонких губах. Абдуррахман достал из кармана широкого халата деревянную лопатку и железный двухконечный молоток, похожий на маленькую кирку, и направился к нише.
-- Магомет! -- воскликнул он, остановившись на верхней ступени: -- О, Магомет! Даже ты не в силах отнять мое богатство, мое золото, мое чистое, превосходное золото!
Вдруг он пошатнулся. Что-то тяжелое, жуткое с диким ревом прыгнуло к нему на спину, и острые когти впились в горло муллы.
Борьба, полная смятенья и ужаса, борьба с чем-то неведомым, обладающим сверхчеловеческою силою, завязалась в темной нише. Абдуррахман чувствовал, как его сжимают и давят чьи-то костлявые объятья, и он защищался бешено, неистово, с полупомутившимся рассудком. Два существа сплелись и барахтались, хрипя и катаясь по каменному полу мечети. Но вот страшный толчок опрокинул муллу навзничь, и он всем телом перевесился на острый край черного отверстия. Голова его запрокинулась, руки и ноги еще цеплялись за невидимого противника... на миг перед ним сверкнули дикие глаза на бледном, искаженном злобой лице, и он, подавленный всею тяжестью могучего врага, вместе с ним рухнул и провалился в какую-то бездну...
Черное подземелье, наполненное острыми, иззубренными и растрескавшимися в колючие звезды стеклянными лезвиями и режущей мелкой пылью осколков, приняло их на свое адское, сверкающее ложе.
Глухой крик и звон тысячи разбитых стекол прозвучал в темной глубине и тяжело охнул под гулкими сводами и в вышине огромного купола...
Ак-Мечеть похоронила последних своих первосвященников.
***
Минула короткая ночь, и в Саланчике с первыми лучами зари, розовым блеском засверкавшей в окошках белых домиков, началась обычная, ленивая и беспечная жизнь с ее маленькими заботами, радостями и огорчениями. Старухи выгоняли коров на пастбище, и стройные белые силуэты с медными куманами20 на плечах спускались к фонтанам. Две молодые девушки, закутанные в чадры, остановились у водоема.
-- Айше! -- говорила одна, -- Вот несчастье! Я разбила сегодня кувшин с питмезом! Матушка будет браниться, -- целый день варила, и фрукты были такие свежие!
-- А у меня золотое колечко пропало!
-- Ну, тебе ничего: твой Бекир тебе три новых подарит.
-- Нет, джаным, Бекир к нам что-то перестал ходить. Вчера вечером в саду я его целый час прождала, -- не вышел, а сакля его ведь вон, как раз рядом с нашей. Только через плетень перелезть. Говорят, Фатьма ему приглянулась...
Девушка пригорюнилась.
Золотое солнце, сверкающее, ослепительное, подымалось между тем из-за ближней скалы и весело смялось всеми своими лучами в глаза молодой татарки. "Бекир придет!" -- казалось, говорило оно и вдруг заискрилось на позументах расшитой куртки всадника, показавшегося за поворотом улицы.
-- Здравствуй, Айше! -- крикнул краснощекий джигит, улыбаясь во весь рот и останавливая на скаку своего взмыленного коня.
Девушка ахнула и прыгнула в двери отцовской сакли.
-- Держи! -- крикнул было ей вдогонку зазевавшийся на красавицу долговязый улан, сидевший на скрипучей, тянувшейся мимо мажаре, запряженной парой рогастых волов, но целая орава быстроглазых ребятишек в красных фесках атаковала его неуклюжий экипаж. Цепкие ручонки хватались за задок и боковую решетку татарской телеги, и скоро живой цветник розовых личиков с голубыми, карими и черными глазками запестрел вдоль широкой мажары, несмотря на грозные окрики возницы, на которые отвечали взрывы звонкого, веселого, детского хохота.
1 "А-хыз!" -- так окликают друг друга татарки. Хыз --сестра, девушка.
2 Ханум -- госпожа.
3 Чаир -- огороженные куски пустопорожней земли.
4 Челебии -- мусульманское духовенство.
5 Вакуфы -- церковные земли, бедель -- денежный взнос на поклонение гробу Магомета, сулюс -- похороны.
6 Хатип--староста.
7 Яфта -- раздельный акт наследства по шариату.
8 Курбеты -- цыгане-лошадники. Цыгане в Крыму делятся по роду промысла на аюдлйев, эдекчи, курбетов и др.