— Да, люблю, — ответила она.
— Тогда пойдемте со мной на конюшню, — сказал Генри. Это прозвучало скорее как требование, а не как просьба. Грэшем подумал: может быть, было бы лучше переспать с ней, Тогда она стала бы похожа на всех остальных женщин. Он готов был в этом убедиться, а по молодости и самоуверенности ему казалось, что и она возражать не будет. Но сделать это — значило бы нарушить слово, данное ее матери.
Конюшня всегда была как бы особым миром для Грэшема. Еще в детстве, когда ему бывало тяжело, он приходил туда и подолгу сидел, устроившись где-нибудь в уголке, получая удовольствие просто от соседства этих животных. Он любил даже характерный острый запах конюшни. Он мог подолгу наблюдать за лошадьми. Для него это был мир, не знавший лжи, мир, где все просто и правильно. Лошади явно занимали свое место в этом мире.
Улыбчивый конюх отворил двери, и они вдвоем вошли в полутемную конюшню. Стойла разделялись широкими проходами, выстланными кирпичом, словно аллеи. Лошади здесь были отличные. Старых кобыл и меринов переводили на ферму под Кембриджем, где они мирно доживали свой век, вместо того чтобы закончить свои дни на лондонской живодерне. Здесь же оставались отборные животные — от тяжеловозов, Способных возить громоздкую карету Томаса Грэшема (если бы это кому-нибудь понадобилось); до чистопородных гунтеров.
— Никогда не видели столько хороших лошадей сразу, — призналась Анна. Грэшем почувствовал ее искреннее восхищение.
— В Кембридже конюшни побольше, — тихо заметил Манион, незаметно присоединившийся к ним. В конюшне люди никогда не говорили громко, не только потому, что боялись испугать лошадей, но и из какого-то бессознательного уважения к их обиталищу.
— Выберите себе лошадь, — предложил Грэшем неожиданно для самого себя.
— Можно мне будет посмотреть на них во дворе? — спросила Анна. Кажется, прозвучала первая ее просьба за время их знакомства. Конечно, препятствий к этому не было. Конюхи скучали: хозяин посещал их редко, а тут предстояло услужить хорошенькой молодой леди. Почему бы не вывести лошадок на небольшую прогулку?
Прежде всего Анна обошла всю конюшню. Она смотрела на лошадей в стойлах, а они с любопытством разглядывали новое для них лицо. Некоторых из них она погладила и сказала им, видимо, какие-то ласковые слова, которых Грэшем и Манион расслышать не могли. Видно было, что Анна далеко не в первый раз общается с лошадьми и не боится их. Наконец она вернулась и спросила:
— Я действительно могу выбрать любую лошадь?
— Да, — подтвердил Грэшем.
— Тогда, пожалуйста, я бы хотела посмотреть на ту большую серую в яблоках кобылу.
Грэшем и Манион переглянулись и улыбнулись.
— Ну, это высокий класс! — заметил Грэшем. Крупная лошадь не очень подходила для женщин, к тому же она почему-то была неспокойна, когда Анна находилось у ее стойла. Однако это было замечательное животное, красивое, норовистое, порой непредсказуемое, но сильное и умное.
— Имейте в виду, — сказал Грэшем, хорошо знавший каждую из своих лошадей. — Она может быть упрямой, и с ней обязательно нужно разговаривать. Она вполне может показать свой норов человеку, севшему на нее впервые, но если править ей как следует, она носится как ветер.
Серая кобыла в яблоках прошлась по двору, потом вдруг остановилась и стала бить копытом.
Грэшем принял лошадь от мальчика, который вел ее на поводу, снял недоуздок и бросил на землю.
— Ну, ну, стой спокойно, — ласково сказал он. Лошадь посмотрела на хозяина, тряхнула гривой и вдруг медленно и с неожиданной для ее размеров грацией направилась прямо к Анне. Подойдя к девушке вплотную, она вдруг повернула голову и на мгновение прижалась мордой к ее шее. Анна погладила лошадь.
— Ну, такого я ни разу не видывал, — заметил Манион.
— Не желаете ли прогуляться верхом? — спросил Грэшем. — Еще светло, и время есть.
— Ну конечно, — ответила Анна. — Как ее зовут?
— Вы можете ее переименовать, — ответил Грэшем, — но я назвал ее Триумфальная, потому что вполне могу представить ее запряженной в триумфальную колесницу римского императора.
Анна посмотрела на лошадь и улыбнулась. Улыбка делала ее лицо милым.
— Мне нравится это имя, — сказала она. — Я так и буду ее называть.
Служанка сообщила, что удалось найти старый женский костюм для верховой езды, нуждающийся только в небольшой починке. Анна ушла переодеваться. Ожидание показалось Грэшему немыслимо долгим. Он не понимал, отчего женщины так долго переодеваются. Наконец она вернулась во двор. Он посмотрел на нее в этом знакомом ему наряде и невольно побледнел.
— Я очень рада, что мы нашли этот костюм, — гордо объявила старая служанка. — Мне помнится, его носила еще леди Мэри, когда ваш батюшка являлся ее опекуном.
Грэшему стало не по себе. Он-то думал, что все чувства, связанные с матерью, умерли в его душе. Не так ли она выглядела (как сейчас Анна), отправляясь некогда на верховую прогулку? Он предпочел не думать об этом.
Грэшем не мог сказать, что он опасался за свою жизнь. Но сейчас, когда он сопровождал свою гостью, правила требовали приличия эскорта. Их сопровождали четверо слуг в темно-синих, с серебром, ливреях, причем один из них ехал впереди, расчищая путь. Поехал с ними, конечно, и Манион, не любивший носить ливрею и предпочитавший одеваться на свой манер. Таким образом, его можно было принять за преуспевающего мастерового или не очень преуспевающего представителя среднего класса.
Они отправились на прогулку вдоль реки по направлению к Уайтхоллу. Анна ехала на новой для нее лошади, а прибрежье было единственным местом в городе, где повсюду имелись неплохие мостовые. Анна гордо восседала на Триумфальной, как бы составляя единое целое со своей лошадью. Грэшем знал: кобыла бывает неспокойной, но сейчас все шло хорошо. Все прохожие в этом фешенебельном районе, прилегающем к Вестминстеру и королевской резиденции, оглядывались на красавицу, восседавшую на великолепной серой в яблоках лошади. Какой-то прохожий даже поприветствовал их, приняв было Грэшема за графа Эссекса, но его приятель разъяснил ему его ошибку. Впечатление отчасти портил Манион, сидевший на неказистой с виду лошадке. Но Манион знал: это — смелое и сильное животное, которое может хоть весь день скакать галопом и не понесет, даже если рядом взорвется пороховой заряд. Маниона всегда интересовала обманчивая внешность.
Но тут произошла их встреча с лицом, которое трудно было обмануть. Они уже хотели повернуть назад, когда за их спиной раздался грохот огромной кареты, сопровождаемой большой свитой.
Королева Англии была вполне способна ездить верхом, любила она и водные прогулки по Темзе. Но в тот день обстоятельства потребовали от нее выбрать громоздкую карету, с которой кучерам на узких городских улицах было довольно сложно управляться. Наши всадники посторонились, давая дорогу процессии. Анна сразу поняла: по улице следует лицо очень высокого положения, хотя, конечно, не знала, что это — первое лицо в стране. Неожиданно кучер остановил карету в нескольких ярдах от наших путешественников. Остановила коней и свита, одетая в зелено-белые цвета Тюдоров. Слуги отворили дверцу и расстелили на мостовой ковер. Королева Елизавета вышла из кареты.
«Только не это! — с тоской подумал Грэшем, меньше всего желавший встречи с этой „злой стервой“, которую подозревал в намерении извести его. — Боже, сохрани!» Грэшем и Анна, прежде чем спешиться, поклонились королеве, оставаясь в седлах. Оказавшись на земле, Грэшем низко поклонился, а его спутница склонила голову и сделала глубокий реверанс. «Как хорошо, что ее научили, как себя вести», — подумал Генри.
— Вот что! — Голос Елизаветы звучал повелительно, В такие моменты чувствовалось, что это дочь Генриха VIII. — Прекратите кланяться и подойдите сюда. И лошадей подведите.
Грэшему пришлось повиноваться.
Елизавета стояла на расстеленном для нее ковре в великолепном темно-вишневом платье, на котором, словно звезды на небе, сияли драгоценные камни. Она оценивающе посмотрела на Генри.