— Он просто дитя, этот Жак Анри, — сказала Анна, чуть заметно улыбаясь. — Видели, как он не сводил с меня глаз, а потом налетел на дверь?
— Зато я не ребенок, — ответил Грэшем.
А затем все произошло словно само собой. Их объятия и поцелуи были долгими — время для них остановилось. Они перестали соблюдать осторожность, забыв обо всем. Каким-то странным образом приезд Жака Анри разом освободил всю силу их взаимного стремления к близости, так долго зревшего в их душах. Слишком давно они ждали этого, сами того не сознавая.
А потом они разъединили руки и заговорили почти разом.
— Прости, я… — начал Грэшем.
— Прости, я… — прошептала Анна.
И тут оба молодых человека засмеялись счастливым смехом. Грэшем слегка склонил голову, отступив на шаг, но не выпустив ее рук.
— Мне кажется, я влюбилась в тебя сразу же, как увидела, — сказала Анна, — там, на палубе, когда я казалась себе самой смелой. Ты стоял, окруженный всеми этими моряками, такой молодой и красивый, и ты навел там порядок.
— Как же ты тогда командовала! — заметил Грэшем. — Ты боролась, несмотря ни на что, не боясь ни Дрейка, ни всего английского флота! И хотя я ненавидел тебя за красоту и властность, я тоже чувствовал, что уже влюбился в тебя.
Они снова поцеловались.
— А знаешь, я ведь тогда залезла в бочку ради тебя, — призналась Анна. — Хотелось непременно быть вместе с тобой. Глупо, правда?
— Никогда не называй глупостью желание быть со мной! — Грэшем привлек ее к себе, и они поцеловались снова. Он чувствовал желание слиться с нею в единое целое. Но он еще мог властвовать над своими желаниями. Он годами привык их подавлять и сдерживать. Этому учила его жизнь и судьба.
— Когда-то я убедил себя, что я ненавижу людей и могу любить только какое-то дело, — произнес он. — Потом я возненавидел свое занятие, полюбив тебя…
То, что произошло дальше, можно было объяснить по разному, но нужны ли кому-нибудь подобные объяснения? Для них обоих главным было только то, что это наконец произошло, что они обрели счастливое состояние.
Спали ли они в ту ночь? Наверное, они сами не заметили, как заснули…
Генри помнил только, как утром Анна появилась перед ним уже полностью одетая.
— Я очень тебя люблю, — сказала она. Но почему она так грустно улыбалась, а по лицу ее текли слезы? — И все же я должна выйти за Жака Анри. — Голос ее дрожал, глаза были красными.
Генри не находил слов.
— Анна… как ты можешь? Я думал, мы с тобой… мы… Самое лучшее, что было…
— Генри… мой Генри… Моя самая первая любовь! — Нежность ее слов, кажется, могла бы растопить лед. — Прошу тебя, пожалуйста, не осуждай меня!
Она бережно обняла его. Генри Грэшем плакал! Плакал при женщине! Он всегда считал это страшным позором, а сейчас плакал у нее на плече, как маленький мальчик, встретивший маму после разлуки.
— Как ты можешь?.. — повторил он сквозь слезы.
— Ты должен меня выслушать, — мягко проговорила она. — Ты готов меня слушать?
Он кивнул. Сколько раз он убеждал самого себя: «Не будь зависим от других! Не уступай! Никогда не влюбляйся!» Не был ли он прав?
— Я люблю тебя так же, как, я верю, и ты любишь меня, — тихо сказала Анна. — И дело не в том только, что слово, данное мною моей матери, не позволяет мне выйти за тебя. От моей семьи на свете осталась только я, и чтобы она не умерла совсем, надо дать ей новую жизнь.
— Разве нам с тобой будет трудно размножаться? — спросил Грэшем и сам подивился своей резкости.
— Детям нужен отец. А Генри Грэшем не сможет оставить своей опасной тропы даже ради того, что родилось теперь между нами. Генри Грэшему надо постоянно стучаться в ворота смерти: только так он чувствует, что живет на свете. И мы оба знаем — однажды эти ворота могут затвориться за ним. Женщине нужен мужчина, как ребенку нужен отец. Я люблю тебя, Генри, но я не могу выйти за тебя замуж — ты не создан для семейной жизни. Ты будешь страдать в супружестве, чувствуя себя связанным по рукам и ногам. Твое время еще не пришло. Наступило мое время быть хозяйкой и матерью, рожать детей хорошему человеку, ради которого мне не придется тонуть, лгать, переживать кораблекрушения и проводить ночи в иностранных тавернах… Как странно, но мне всего этого будет не хватать. — Теперь в ее глазах стояли слезы.
— Почему ты так уверена, что этот человек женится на тебе? Вы же виделись всего несколько минут и не сказали друг другу ни слова!
— Я думаю, ради меня он спрыгнет с третьего этажа, а не то что задом выйдет из двери, — ответила Анна. — Женщины понимают такие вещи.
— Разве ты будешь счастлива с ним? — Генри Грэшем все еще не сдавался.
— Мне кажется, он хороший человек. Так говорили и слуги отца, когда мы в последний раз встречались.
У Грэшема возникло скверное подозрение.
— А ты всегда… думала об этом? О том, что можно будет выйти замуж за сына? — спросил он.
— Я запомнила сына с тех пор, как его жирный отец приходил к нам с визитом. Он был очень хорош собой и вел себя со мной по-доброму, как с сестрой. Я тогда спросила слуг, как он к ним относится. Люди ведь хорошо раскрываются в общении со слугами. «О Небо! Может ли мужчина когда-нибудь понять логику женщин?» — подумал Грэшем.
— Для меня это будет хороший брак, — продолжала Анна, но слезы на ее глазах говорили скорее о том, что она сама еще не убеждена в своих словах. — Он богатый человек, и я позабочусь о том, чтобы его богатство росло и он не промотал бы его. Он хорош собой и не пожалеет, что взял меня в жены. Я буду рожать ему хороших, здоровых детей и буду вести его хозяйство так, что он будет думать, будто делает это сам. Он будет мне подчиняться, сам этого не замечая.
— Сможем мы видеться в будущем, если некий Генри Грэшем приедет во Францию? — прошептал Грэшем, прижимаясь щекой к ее шее.
— Я всегда буду помнить героя, человека, ставшего моим первым возлюбленным, — ответила Анна. — Человека, которого я всегда буду любить. Но я не смогу с ним спать и должна буду подавить свои чувства к нему. Хорошая женщина не обманывает своего мужа.
— Так зачем же ты спала со мной? — спросил Грэшем.
— Потому что всем женщинам разрешено иметь одну тайну. Ты — мой первый любовник, Жак Анри будет вторым и последним. И только два человека будут знать, кто в действительности был у меня первым. И ни один из них никому об этом не расскажет. — Она осторожно отстранила его от себя. — Прости. Мы являлись двумя дикими созданиями, и, я думаю, мы нужны друг другу. Ты остался таким же диким, а я больше не могу им быть.
Грэшем вдруг густо покраснел. Анна, казалось, прочла его мысли.
— Ты подумал о том, что Жаку Анри нужна в жены девственница… О, Генри Грэшем…
— Сэр Генри Грэшем, — поправил он с шутливой важностью.
— Сэр Генри Грэшем, — повторила она с наигранной почтительностью. — Мужчины так наивны! Немного крови, стон, как будто от боли… Он поверит в то, во что ему очень хочется верить.
Мог ли он сам верить даже своим впечатлениям от их близости? Но ведь с ним она не играла. Грэшем переживал сейчас сложную гамму чувств: печаль и тоску о будущем одиночестве, гнев — его отвергла та, которую он избрал. Но несмотря на все это, также странное чувство… облегчения. Вспыхнувшая в его душе любовь столкнулась с его извечной потребностью в свободе от привязанностей, и последняя победила.
В дверь осторожно постучали. Смущенный хозяин отворил дверь. За нею стоял Манион. Может быть, он так и стоял у входа всю ночь на страже, закрыв руками уши?
— Молодой Жак Анри ждет вас к обеду, — объявил он.
Оставив Анну наедине с Жаком Анри, друзья отошли в другой конец длинной галереи.
— Она ведь хочет замуж за здоровяка Жака? — спросил Манион.
— Ну да.
— Проклятие! Расстроила она вас, надо думать. Только она права. Вы, как ни жаль, не готовы к семейной жизни.
— Почему «как ни жаль»? — удивился Грэшем.
— Да я надеялся, если вы женитесь, тогда нам не нужно будет то и дело подставлять себя под выстрелы, под угрозы, а то и под пытки.
— Извини. Мне казалось, я только что попал под пытку, — сказал Грэшем.
— Слуга везде следует за хозяином, — подвел итог Манион.