Вместо морского бриза и шума ветра, она выбрала «Deep Purple» как музыкальное сопровождение на протяжение дамбы до Кальтенхусена. Великолепное майское солнце все еще стояло высоко в небе, но море уже было серо-металлического цвета из-за тяжелого тумана, который покрывал побережье. Когда вскоре Сабина остановилась перед своим родным домом, то низко висящие шлейфы уже покрыли шесть домов в деревне.
Она прибыла на четверть часа раньше. Сначала девушка хотела остаться сидеть в машине так долго, пока не прибудет маклер, но затем все же вышла. Ее спина, измученная трехчасовой автомобильной поездкой требовала отдыха, и вообще все онемело.
Она прикурила сигарету и глубоко вдохнула никотин. Ее взгляд блуждал по брошенному гнезду и задержался на слегка обрисованном туманом родном доме. Только тогда она выдохнула дым.
— Дерьмо, — пробормотала Сабина.
Проклятие не считалось домом, хотя вполне могло им быть. Это были скорее мелочи: силуэт крыши, гнездо аиста на трубе, запах морского тумана, порыв ветра позади, крик чайки и все это в течение одной секунды. Ее чувства мгновенно на это среагировали и вызвали тысячу давно забытых картин, слишком много, чтобы можно было их снова отодвинуть в сторону.
В течение двадцати трех лет Сабина умудрилась поверить в то, что освободилась навсегда от воспоминаний о захолустье и доме. Были времена, в которые ее собственное детство было таким далеким, как история, которую она выдумала. Если кто-то спрашивал ее, где она выросла, Сабина ненадолго морщила лоб, будто бы должна была подумать и затем отвечала: «На Балтийском море». Поразительно, как мало потребовалось для того, чтобы в один миг разрушить успешный в течение многих лет механизм оттеснения. Мало того, что на каждой картине висел небольшой, одинаковый для всех, ярлык с указанием цены: тонкий голос, приговор, улыбка, перенесенная или розданная подлость, немного любви, немного злости, короткое, приятное соприкосновение, которое позволяет надеяться, и покачивание головой, которое разрушает каждую надежду.
— Дерьмо.
С сигаретой в уголке рта, Сабина закрепила укрепленный на заборе обветшалый почтовый ящик. Вывеску с именем еще хорошо можно было прочитать: «Шарлотта Малер, Йоханнес Малер, Сабина Малер, Лея Малер». Нужен был только толчок, чтобы отодрать окислившуюся штуковину. Сабина размашисто бросила его в сад, где тот исчез между кустами терновника и разным сорняком.
Сабина развернулась и прошла несколько шагов по растрескавшемуся асфальту. Быстрым движением она вытерла слезу из глаза, будто выплаканные слезы не шли в счет. Эта была первая после того, как прострелили колено четыре года назад.
Песни птиц умолкли, вероятно, из-за ставшего плотным тумана. Сабина занервничала, как всегда было, когда вокруг нее становилось так тихо, как будто из состояния покоя в любое время мог подняться голос, из глубины собственной души, которая будила бы нежелательные чувства.
Она снова села в машину и включила проигрыватель компакт-дисков. Случайно заиграл «Alan Parsons Project», музыка из тех лет, когда она уже давно оставила Пёль и не желала себе ничего более страстно, чем духовно и физически, наконец, оттуда уйти. «Alan Parsons Project» также хорошо подходил к Пёль, как готы курсам по вязанию.
В течение пяти минут Сабина пять раз смотрела на часы. Маклер9 опаздывал.
Она неохотно согласилась на эту встречу. С ее точки зрения, было абсолютно ненужно лично знакомиться с людьми, заинтересованными в покупке дома на протяжении уже восьми лет. Но мужчина на этом настаивал, видимо, потому что хотел что-то узнать об истории дома. Предложение Сабины предоставить желаемую информацию по телефону, натолкнулось на сопротивление брокера, который отказался от прямого контакта между продавцом и клиентом. Перспектива освободиться от последнего пережитка ее детства, наконец, заставил Сабину уступить стремлению маклера. Так как кроме всего прочего ей пришлось ликвидировать целую гору сверхурочной работы, она поневоле собралась в дорогу из Берлина в Пёль.
Когда маклер, наконец, прибыл, Сабина не очень удивилась потенциальному покупателю, которого он привез. Молодому человеку было не более двадцати, двадцати одного года, не просто обычный клиент, который приобретет себе в сельской глуши обветшалую недвижимость за шестьдесят тысяч евро. Даже через двадцать четыре года после падения Берлинской стены, большинство молодежи Мекленбурга все еще переселялись в другие регионы, и средний возраст населения возрастал с каждым годом. Вероятно, здесь был замешан новаторский дух. В принципе, Сабине было безразлично, кто купит у нее балласт.