Я улыбнулась.
― Ты милый.
— Ты тоже, — сказал он и сел вплотную рядом со мной на край кровати, примерно на уровне моей груди.
Он был одет в шорты и намеренно, очень высоко закатал рукава своей рубашки, чтобы каждый мог любоваться его загорелыми, покрытыми темными волосами ногами и широкими плечами.
— Что с ним случилось? – спросила я.
На мгновение показалось, что веселость Пьера пропала, затем он снова улыбнулся.
― О, ты говоришь о господине Мельхиоре? После воссоединения немецкая почта дала ему служебный автомобиль, потому что якобы его работа не была эффективной, и он в будущем должен был развозить почту на большей территории. Но он твердо отказался использовать машину. И охотно работал на три часа дольше. Когда однажды под ним сломался велосипед, он получил травму и был отправлен в досрочную отставку. Он тайком похоронил велосипед рядом с кладбищем, о чем рассказал мне как своему врачу спустя годы на смертном одре. Я позаботился о том, чтобы он и его любимец находились на расстоянии метра друг от друга, разделенные только низкой стеной.
В некотором смысле, я нашла историю красивой, хотя и немного печальной.
― Мне он нравился.
— Он нравился нам всем. Всегда раздавал всем сладости с запада. Бог знает, откуда они у него были. Но он был совсем один на свете.
— Спасибо, — сказала я.
— За рассказанную историю?
— В том числе. Но на самом деле я имела ввиду, что ты вернул господину Мельхиору что-то от нас всех.
— До сих пор никто еще меня за это не благодарил.
Наши взгляды встретились. За несколько секунд во мне поднялись слезы, слезы счастья от того, что впервые за многие месяцы я проснулась не в больничной кровати, потому что кто-то сидел возле меня, потому что снаружи кричали чайки, потому что мне в нос ударял аромат кофе и булочек. Намек на рай в комнате, парящий, тяжело осязаемый, летящий… Но и слезы горя, потому что я не знала, достоверно ли была в этом месте вообще и не должна ли быть еще лучше в другом месте, даже если ничего другого мне не приходило в голову.
— Эй, что случилось? – спросил Пьер, который сразу заметил мое состояние.
— Пьер, я… я не чувствую себя, — всхлипывала я, — как пробка, которая в одиночестве дрейфует по морю. Я плыву и качаюсь не зная куда, и не зная когда закончится ночь…
Под сердитым взглядом Пьера мне казалось, что я звучала как стихотворение Рильке. Поэтому я быстро вытащила из сумочки свою жизненную диаграмму (графические временные представления по методике космобиолога Рейнхольда Эбертина) и сунула ему в руку.
— Вот, это моя жизнь, по крайней мере, большая часть. Если это прочитать, то можно прийти к спокойным мыслям, и я знаю что-то об этом. Но я не знаю самых важных вещей.
Он подождал мгновение и затем спросил:
— И что будет?
Я подыскивала слова, которые пояснили бы ему мое положение, но это было далеко не просто. Со мной это происходило как с большинством, кто эмоционально волновался: чем лучше я хотела.
― Лакрица, — сказала я.
— Что, прости?
— Лакрица. Бадминтон. Пампасы.
— Я не понимаю, что…
— Я знаю, что раньше ела лакрицу, но не могу вспомнить ее вкус. Бадминтон ― я могу начать играть, но находила это скучным? Почему я сделала фотосерию Аргентинских пампас? Почему я ношу свои волосы так, а не иначе? На прошлогодних фотографиях у меня другая прическа, но сейчас она мне больше не нравится.
— Хорошо, я думаю, что у тебя…
— Губная помада в моей сумочке,
— Что об этом?
— То же самое касается одежды в моем чемодане. Честно говоря, мне она не особенно нравится, она выглядит немного… экстравагантно. Моя табличка с именем рядом со звонком посеребреная в Буэнос-Айресе, это довольно претенциозно, ты не находишь?
— Ну, мне нужно сначала это увидеть, прежде чем…
— Что заставляло меня ездить верхом? Ничего не знаю об этой странной Лее Малер, практически ничего.
Я начала дико жестикулировать, и на всякий случай Пьер поставил поднос для завтрака. Если он снова повернется ко мне, я брошусь ему на шею.
— Пожалуйста, помоги мне, Пьер, — закричала я и отчаянно вцепилась за него, так же, как за день до этого за меня цеплялась Эдит Петерсен. – Скажи мне, почему я приехала в мае на Пёль. Кто мне позвонил? Это был ты? И потом машина, авария, Сабина… Как это… Почему?
Он крепко держал меня, как раньше лишь немногие мужчины в моей жизни. Правой рукой он обнимал меня за спину, пока левой гладил по волосам.