До настоящего момента я не интересовалась тем, кто обнаружил аварию и сообщил об этом. Я думала, что это был кто-то, проезжавший мимо.
Пьер говорил мне, что отвез Жаклин в больницу из-за начавшегося у нее аллергического приступа, a Сабина и я следовали за ними на некотором расстоянии.
Я поинтересовалась у главного врача, был ли Пьер в тот день на дежурстве, но, как выяснилось, нет… Если никто не звонил ему из спасательных служб, и он ехал впереди на приличном расстоянии, как тогда он заметил аварию? Как мог оказать мне первую помощь?
— Вы знаете Жаклин Бальтус или скорее, она известна как Жаклин Никель? – спросила я.
— О, да, дама уже была моей пациенткой, — сказал главный врач, и что-то в его лице подсказало мне, что он не особенно дорожил встречей с ней.
— Я знаю, что вы обязаны не разглашать, но… Мне известно, что у Жаклин аллергия на орехи. Ночью, когда я пострадала от несчастного случая, Жаклин тоже была доставлена к вам?
— Нет, я бы знал об этом, — ответил он, потом недолго что-то напечатал на своем ноутбуке и подтвердил мне следующее: — В ту ночь в наше заведение она точно не обращалась.
После прошедшей ночи мое недоверие к своим бывшим друзьям было неясным, из-за раздутого предупреждения Эдит, покушения на жизнь Жаклин и некоторых небольших несоответствий. То, что Пьер врал мне о том, что касалось ночи аварии, больше не было маленькой неувязочкой и ранило меня глубже, чем неожиданная и открытая неприязнь Маргрете. Я в один момент осталась без друзей. Хуже того, я чувствовала угрозу от тех людей, с которыми еще вчера ела и пила, танцевала, веселилась и даже спала под одной крышей. Мой мир рухнул, который и без того в течение нескольких недель существовал из одного лишь маленького Кальтенхусена и горстки его жителей.
В принципе, я знала теперь не намного больше, чем до посещения больницы. Ни о событиях в ночь аварии, ни о часах перед этим, я не узнала больше того, что уже и так знала. Разумеется, теперь я знала, что могла полагаться только на саму себя и свои собственные ответы. Это, в свою очередь заставляло меня не сдаваться. Я больше не буду довольствоваться половинчатыми объяснениями.
Несколькими неделями раньше я попросила Пьера, чтобы он узнал для меня, в какое заведение был помещен отец Юлиана. То, что он до сих пор не дал мне никакой информации и, наверное, надеялся, что я забыла об этом, подходило под общую картину. Не долго думая, я сделала короткий звонок Фриде Шойненвирт, оператору бензоколонки и давнего друга семьи Моргенрот и сразу получила желаемый адрес.
Учреждение «Причал» находилось всего в нескольких кварталах от клиники и я сразу поехала туда. Когда у стойки регистрации я поинтересовалась, могу ли навестить Ханса Моргенрота, администратор протянула мне руку.
— Вы родственница?
— Нет, скорее, хорошая знакомая.
— Тем не менее, мои искренние соболезнования.
Ханс Моргенрот заснул и не проснулся примерно час назад, вскоре после того как полиция сообщила ему о смерти сына. По сведениям его санитара Торбена Шлейхера, чиновники не были уверены в том, понял ли он их вообще. Очевидно, он хорошо все понял. Его смерть уничтожила одну из без того немногих возможностей, которые у меня еще оставались, чтобы узнать о произошедшем четыре месяца назад. И о произошедшем двадцать три года назад. С другой стороны, я была рада, что смерть Ханса Моргенрота была мягкой и быстрой после того, как он узнал о печальной судьбе своего сына. Должен ли он был еще дальше томиться жизнью, которая больше ничего ему не предлагала?
Торбен Шлейхер странно нервировал меня. Мы обменялись только несколькими предложениями и, когда я хотела с ним попрощаться, он сказал:
— Могу я поговорить с Вами наедине? За чашкой кофе?
— Конечно. О чем пойдет речь?
— О вашей сестре.
Торбен Шлейхер и я сели на берегу канала в ресторане, недалеко от «Причала», который к полудню хорошо посещался. Я по-прежнему ощущала тошноту, поэтому заказала чай из лекарственных трав, а Торбен капучино. Молодой человек выглядел подавленным, будто понес личную потерю.
— Вы давно знали господина Моргенрота? – спросила я.
— Четыре года. Я был ответственен за него с того дня, как начал здесь работать, ― он ненадолго остановился. – Ответственный, это звучит так… отстраненно. Я любил Ханса больше, чем двух своих дедушек.