Сабина кивнула, чтобы он продолжал рассказ.
— Около восьми вечера я случайно подошел к окну и увидел, как парень вышел из своего дома и с поникшей головой побрел мимо моего окна в сторону руин. Он был таким же обессиленным, как и я, но наверняка по другой причине. А вот назад он не вернулся, по крайней мере, до наступления темноты. Руку готов отдать на отсечение.
Это был на удивление точный и подробный рассказ, если учесть, что все произошло почти четверть века назад.
Видимо Бальтус заметил удивление и скепсис в лице Сабины и по собственной инициативе добавил:
— Я все так хорошо помню, потому что в тот день был подписан государственный договор, придавший законную силу распаду ГДР. Это был последний день августа, никогда не забуду об этом.
Сабина представила себе, как в тот вечер в конце лета рухнул мир Руперта Бальтуса, как он гневно и одновременно меланхолично смотрел из окна на страну, которая только что была его и в следующее мгновение стала чужой. Как он ругал Гельмута Коля, Михаила Горбачева и большинство своих сограждан. Как он увядал, так быстро, что это было даже заметно для глаз. Он часами сидел у окна и мрачно смотрел на землю, погруженную в сумерки, на деревню, где тон теперь задавали другие, молодые люди с их большими желаниями на будущее.
И вдруг Бальтус видит как один из тех, чьи мечты только что победили его мечты, идет мимо его окна и выглядит явно грустным. Неудивительно, что такая сцена в такой специальный день осталась в его памяти. Сабина тоже до сих пор помнила что делала в тот вечер, когда в новостях передали сообщение о подписании государственного договора. Она громко слушала музыку в своей комнате. Пластинки Нины Хаген, одну за другой. При этом она решила отправиться на запад и стать полицейским.
— Вы видели еще кого-нибудь? — спросила она.
— Из окна моей гостиной видно только дом Моргенротов. Когда стемнело, я закрыл ставни. Позже я услышал голоса. Госпожа Моргенрот разговаривала с кем-то, по моему с девчонкой Петерсенов.
— С Маргрете?
— Да, но я не уверен. Входная дверь несколько раз открывалась и закрывалась, она ужасно скрипела, что всегда раздражало меня, но в тот вечер меня больше ничего не раздражало. Я открыл бутылку водки, поэтому-то эти дураки полицейские на следующий день не восприняли меня всерьез, когда я рассказал им о ссоре в руинах и что молодой Моргенрот вел себя после этого как-то странно. Они учуяли запах перегара и мои показания стали им не интересны. Кроме того...
Бальтус помедлил, поджал губы и замолчал.
Но Сабина и без того знала, что последовало бы дальше. Начиная с тридцать первого августа, старик окончательно стал «вчерашним», списанным со счетов неудачником, а такие люди как Мирослав Амманн ориентировались исключительно на то, что было впереди. С девяностого года все стали посмеиваться над Бальтусом. Амманн и его коллеги просто были первыми.
— Есть ли еще что-то, что вы заметили тогда?
Бальтус несколько секунд смотрел на Сабину. Когда он ответил, в его голосе уже не было свойственных ему негативных ноток. Видимо он привык к тому, что люди либо неохотно слушали его, либо не слушали совсем. И уже совсем редко что-то переспрашивали. Интересно, когда он в последний раз вел нормальную беседу?
— Только то, что Майк днем часами катался по Кальтенхузену на своем новом мотоцикле и делал круг с каждым из своих друзей.
— С Юлианом тоже?
Он кивнул.
— Да, даже с моей Жаклин. Только Леи не было, Вашей сестры. Ее не было видно несколько месяцев.
Сабина неохотно вспоминала ту фазу своей жизни, длившуюся несколько месяцев, не потому что тогда умерли родители, а из-за чувств, возникших в результате этого, чувств, которых она стыдилась до сегодняшнего дня. В ее глубокую печаль из-за смерти людей, которые были для нее ближе всех, закралось маленькое, злобное чувство, а именно злорадство по поводу того, что катастрофа затронула Лею куда сильнее, чем Сабину. Конечно, они обе потеряли отца и мать, но Лея потеряла еще к тому своих самых больших сторонников, ярых поклонников и взаимную связь.
Впервые в жизни Лее было действительно плохо, она плакала слезами, идущими казалось прямо из сердца. Сабина плакала так будучи ребенком, тайком от всех, когда чувствовала себя ущемленной и отодвинутой на второй план. Однажды она запретила себе так плакать.
Таким образом, трагическая смерть родителей обернулась победой для Сабины. Лея была слабой, беспомощной и легко ранимой, тогда как Сабина взяла правление в свои руки и регулировала все, что нужно было регулировать. По началу, она не заметила, что в ее активности присутствовала и гордость от того, что она так хорошо справлялась с делами. И только несколько месяцев спустя, Сабина созналась себе в том, что даже немного наслаждалась этим временем.
— Во время нашей последней встречи вы упоминали наркотики,— сказала Сабина. — Кого вы имели в виду? Только Жаклин?
— Про свою дочь я знаю точно. Однажды я поймал ее за этим делом и избил до полусмерти. Но не помогло. Вскоре она уехала.
— Вы имеете представление о том, откуда у нее были наркотики?
— А как Вы думаете, чем Майк Никель оплатил мотоцикл? — Бальтус буквально выплюнул этот вопрос. — Я выбил это признание из Жаклин. Но как уже было сказано, вскоре после этого она уехала, и у меня до сегодняшнего дня нет доказательств.
— Я думала, Майк тогда продавал страховки и на этом заработал свои первые деньги.
— Это было позже. Мой богатый зять начал свою карьеру как торговец наркотиками. Я предполагаю, что это существо, которое зовется моей дочерью, шантажировала его этим после возвращения из Америки. Ведь у нее не было ни денег, ни толкового образования, а работать она не стремилась. Сначала она хотела попросить взаймы у меня, но не тут то было. Мои условия ей не подошли, и она придумала кое-что другое.
Сабина примерно представляла, что это были за условия. Из гламурного Голливуда прямо в социалистический анклав на краю света или, проще говоря, полное самоотречение. С таким же успехом она бы могла вступить в секту. Ее мнение о Жаклин было менее жестким, чем можно было предположить от бывшего наркополицейского. Сабина считала, что в молодости вполне нормально быть рискованным, наивным, беспечным, да даже глупым. Молодым людям она прощала то, за что осуждала старших, но считала ужасными молодых всезнаек и святош.
Кроме того в те времена молодые люди хотели испробовать как можно больше, в конце концов падение стены открыло перед ними тысячи шансов и новые возможности, начиная от быстрых автомобилей, рискованных оснований предприятий и заканчивая дайвингом или эмиграцией. Иногда попытки заканчивались проблематично, иногда трагически. Жаклин попробовала наркотики и наверняка не прекращала принимать их и в Голливуде. Там даже считалось хорошим тоном, что-нибудь принимать.
К Майку Сабина относилась менее благосклонно. Если обвинения старика были правдивы, то Майк был дилером, соблазнителем, который загонял других в эту зависимость.
Так как Бальтус помог ей, Сабина попрощалась с ним вежливо.
— Спасибо за Ваши сведения,— сказала она и уже хотела развернуться, как вдруг он сделал шаг в ее сторону.
— Наверное, не стоит это говорить, но Вы всегда нравились мне больше чем Ваша сестра. Лея в молодости была какой-то... неправильной, а я этого терпеть не могу. Хоть Вы и бывали довольно часто наглой, но, по крайней мере, были честной, были самой собой. Я ценю таких людей.
Сабину поневоле тронули слова этого твердолобого упрямца, который по его же словам избил до полусмерти собственную дочь. Никто, знавший обеих сестер, никогда не отдавал предпочтение старшей, неловкой и угловатой.
Пока Сабина думала, как отреагировать, он добавил:
— Простите, что я вчера ранил Вас.
— Вы же не специально.
— Тем не менее.
— Извинения принимаются.
Бальтус протянул ей шершавую, натруженную руку, и на минуту показалось, что между ними возможно взаимопонимание, в том числе и в том, что касалось ссоры из-за участка. Может быть, мотив старика снести руины был куда проще, чем все думали. Может этим действием он хотел в последний раз эффектно подать себя? Чтобы людям в деревне, которые десятилетиями насмехались над ним, стало не до смеха?