Сабина по-прежнему могла ошибаться. До сих пор она хоть и сосредоточенно вела расследование, но это все было как-то играючи, потому что не было психологического давления, направленного на достижение успеха. Теперь, когда Лея была в игре, все изменилось. В одно мгновение, на расследование Сабины тяжелым грузом легли десятилетия их вражды и тени прошлого.
— Будет лучше, если ты сделаешь то, о чем тебя попросил Торбен Шляйхер, — ушла Сабина от ответа про Юлиана. — Поезжай к старому господину Моргенроту.
— Все это так таинственно.
— Да, подходящее слово.
Лея, вздохнув, посмотрела на часы.
— Скоро пять. Думаю, сегодня уже поздно для визитов, поеду завтра. Ну, так, что? Пойдем на чердак, найдем договор купли-продажи на участок с руинами, поставим на место старика Бальтуса, а заодно переосмыслим прошлое?
— Ты понимаешь, что это трудная сделка? То, что мы найдем там наверху, вовсе не шутки.
— Да ладно, мы не будем перегрызать друг другу глотки. А если что, с твоими лапами у тебя явное преимущество.
Лея подмигнула ей, чтобы подчеркнуть, что это была шутка. Остаток пути Сабина рассказывала ей, как повредила колено, а Лея историю своего брака с Карлосом и пережитого выкидыша.
— Я тогда была на пятом месяце... Я... У меня тогда был заказ — райские места и пещеры южной части Тихого океана, пляжи, люди, оставившие успешный бизнес, отказавшиеся от стремления к материальным благам, освободившиеся от всех обязательств, вулканы. Я спонтанно приняла его и облетела весь Тихий океан вдоль и поперек. Карлос с самого начала был против. Нельзя так много летать во время беременности, и я знала, на какой риск иду. Это случилось на Самоа, а затем последовал диагноз, что я больше никогда не смогу иметь детей. С той поры мой брак дал трещину. Подводя итог можно сказать — я все испортила сама, причем основательно.
Лея вздохнула и посмотрела на Сабину.
— Уже не в первый раз в жизни.
Впервые у Сабины зародилась мысль о том, что их сближение возможно и, даже близко. Сближение, начало которому положили печальные и трагические события в их жизнях, их слабости и ошибки.
Глава 25
Сентябрь 2013
Даже бессонной ночью, после обнаружения могилы, у меня из головы не выходил один вопрос: кому я еще могла доверять? Пьеру, который, видимо, не хотел, чтобы я оставалась на острове, и поэтому предлагал переехать ко мне в Аргентину? Майку, который устроил выставку по всей земле Мекленбург — Передняя Померания, чтобы удержать меня здесь? Маргрете, чье объяснение того, почему Сабина была здесь в мае, не соответствовало правде? Тем или иным образом, они все вызывали у меня подозрения, которые могли быть оправданными, а, может, и нет. Повсюду подстерегали ложь и полуправда, особенно большая неуверенность у меня была по поводу Пьера. В одно мгновение я поставила под вопрос его чувства и ухаживания.
Предположительно я вернулась к той же точке, где была четыре месяца назад. Или, скорее, я находилась в той точке, где была Сабина четыре месяца назад. Очевидно, что она позвала меня на Пёль из-за расследования исчезновения Юлиана, более того, как теперь выяснилось, убийства Юлиана. Было ли это расследование как-то связано с аварией? Если верить предупреждению Эдит, то да.
Во всем Кальтенхузене эта пожилая дама была единственным человеком, о котором я с уверенностью могла сказать, что она не обманывала и не желала мне ничего плохого. Не вдаваясь в детали, она сразу же после моего приезда посоветовала мне немедленно уехать назад и упомянула о втором шансе для меня.
В пять тридцать утра я решила, что должна обязательно еще раз поговорить с ней с глазу на глаз. Еще было слишком рано для визитов, но я просто не выдержала лежать в постели. Быстро одевшись, я на цыпочках, чтобы не разбудить Пьера, прокралась на улицу, где уже появилась утренняя заря.
Дом Петерсенов стоял буквально в двух шагах, с левой стороны. А находящиеся справа, окутанные туманом луга, шум моря вдали и крики чаек манили меня совершить прогулку. Но другой зов был куда сильнее. В действительности, из постели меня вытащили ни стремление получить ответы на свои вопросы, ни надежда, что в голове прояснится, если я окунусь в простую, зеленую красоту Пёльской природы.
Оба этих желания были сильны, но тем утром сильнее всего ощущалось нечто другое — меланхолия. Я прямо-таки испытывала желание окунуться в нее, накрыться грустью и воспоминаниями. Для меня Юлиан умер не двадцать три года, а прошлой ночью. А всю жизнь бойкотируемая мною сестра вдруг стала героем.
С тех пор как я несколько недель назад приехала на Пёль, я намеренно избегала одно место, постоянно придумывая отговорки, такие, как подготовка к вернисажу. Теперь же меня изо всех сил тянуло туда, где я могла почтить память Сабины и Юлиана, где хранились все личные вещи семьи Малер: на чердаке моего родительского дома. Я забралась туда через отверстие в потолке верхнего этажа, которое открыла с помощью багора16, после чего опустила вниз лестницу, ведущую на чердак.
Несмотря на ранний час, воздух наверху был теплым, а свет тусклым. Открыв люк на потолке, я попыталась избавиться от обеих неудобств, но, к сожалению, не особо удачно. При каждом шаге в воздух поднималась пыль, которой мне невольно пришлось дышать. «Пока тут есть воздух, можно и потерпеть», — сказала я себе и вскоре перестала думать об этом.
Беспорядок на чердаке продолжился и внутри коробок. Шляпы моего отца лежали вместе с кухонными приборами «Комбината Шварценберг», диванные подушки и тряпки со стаканами, а кастрюли среди маминой одежды. Тогда все это упаковывала Сабина, потому что я уже уехала с Карлосом в Аргентину. Судя по хаотичному подбору предметов, моя сестра неохотно брала в руки все, что напоминало о наших умерших родителях. Так же чувствовалась ее спешка, как можно скорее покинуть Кальтенхузен. Вещи из моей комнаты, которые я за несколько недель до этого упаковала и отнесла на чердак, были также бездумно брошены в ящики. Мне то и дело попадались фотографии, чаще всего мои, а также фото родителей и моей кошки по имени Тигр. По количеству фотографий Сабина занимала последнее место.
Одна из немногих ее фотографий привлекла мое внимание. Я рассматривала ее несколько минут. На ней молоденькая Сабина лежала на животе на пляже, на лежаке, под голубым зонтиком. Возможно, это было в Венгрии, а, может, и в Болгарии. Одна рука была вытянута и сжата в кулак и хотя ей было всего тринадцать лет, ее импозантный вид напоминал эффектную гальюнную фигуру17.
Совершенно неожиданно я вспомнила то мгновение, с которого, как я теперь поняла, и началась десятилетняя война, длящаяся более тридцати лет вражда между сестрами. Мне тогда было восемь лет, и я вдруг больше не могла выносить того, что у меня такая сильная сестра, которая даже мальчишкам могла дать отпор и отказывалась баловать милую, маленькую Лею, как это делали остальные. Она единственная из нас заполучила шезлонг, в то время как мы лежали на полотенцах на песке, и я решила отвоевать его себе. Я дулась и сердилась, плакала, закатывала истерики и, в конце концов, родители приказали Сабине отдать шезлонг мне. Я взобралась на него как маленький цезарь.
Момент прошел, но его влияние осталось. С тех пор мы быстро разошлись в разные стороны, уносимые совершенно разными эмоциональными течениями. В Сабине развилась наглость, во мне сарказм в общении с ней. Но в целом, меня восхищали в сестре ее телесная и душевная сила и то, что она везде и всюду добивалась уважения, даже от меня. Тем не менее, я делала все, чтобы подавить его, это удавалось мне только тогда, когда я особенно нагло вела себя с ней. В этом и заключалось ужасное противоречие — моя ревность, вызванная восхищением сестрой, его (восхищение) же и разрушало.
Даже находясь за океаном и по прошествии двух десятилетий, я носила в себе это бессмысленное, возникшее из-за каприза, чувство соперничества.