Я не хотела, но мне пришлось. Что я искала, мне было не ясно и самой. Что-нибудь, что объясняло бы мне аварию или, по меньшей мере, приблизило к объяснению. Посещение Эдит не помогло мне в деле. Она, казалось, знала что-то, но с другой стороны была абсолютно не осведомлена, как показала ее реакция на обнаружение трупа Юлиана. Во время нашей первой встречи несколько недель назад, она в присутствии Маргрете сделала вид, что сбита с толку, чтобы потом при первой возможности предупредить меня. То, что она даже нынче не стала конкретной, могло иметь только две причины. Либо она испытывала ужасный страх. Только перед чем? Такая женщина как Эдит, которая умоляла, чтобы ее придушили подушкой, едва ли могла бы бояться за свою жизнь. Гораздо вероятнее было второе объяснение. Она пыталась кого-то защитить.
Фотографии с места аварии, на которых была запечатлена я, были ужасными и сильно подействовали на меня. Только при виде их я со всей полнотой почувствовала чудо своего спасения. Невероятно, что из этого сгустка крови я снова стала собой прежней, по крайней мере, внешне. Длинный список описанных травм также был впечатляющим. Особенно внимательно я читала отчет санитаров скорой помощи, которые прибыли на место аварии через двадцать минут после происшествия вместе с пожарной охраной. Однако они отметили, что первая медицинская помощь была оказана тем, кто также передал экстренный вызов: доктором Пьером Фельдтом.
До настоящего момента я не интересовалась тем, кто обнаружил аварию и сообщил об этом. Я думала, что это был кто-то, проезжавший мимо.
Пьер говорил мне, что отвез Жаклин в больницу из-за начавшегося у нее аллергического приступа, a Сабина и я следовали за ними на некотором расстоянии.
Я поинтересовалась у главного врача, был ли Пьер в тот день на дежурстве, но, как выяснилось, нет… Если никто не звонил ему из спасательных служб, и он ехал впереди на приличном расстоянии, как тогда он заметил аварию? Как мог оказать мне первую помощь?
— Вы знаете Жаклин Бальтус или скорее, она известна как Жаклин Никель? – спросила я.
— О, да, дама уже была моей пациенткой, — сказал главный врач, и что-то в его лице подсказало мне, что он не особенно дорожил встречей с ней.
— Я знаю, что вы обязаны не разглашать, но… Мне известно, что у Жаклин аллергия на орехи. Ночью, когда я пострадала от несчастного случая, Жаклин тоже была доставлена к вам?
— Нет, я бы знал об этом, — ответил он, потом недолго что-то напечатал на своем ноутбуке и подтвердил мне следующее: — В ту ночь в наше заведение она точно не обращалась.
После прошедшей ночи мое недоверие к своим бывшим друзьям было неясным, из-за раздутого предупреждения Эдит, покушения на жизнь Жаклин и некоторых небольших несоответствий. То, что Пьер врал мне о том, что касалось ночи аварии, больше не было маленькой неувязочкой и ранило меня глубже, чем неожиданная и открытая неприязнь Маргрете. Я в один момент осталась без друзей. Хуже того, я чувствовала угрозу от тех людей, с которыми еще вчера ела и пила, танцевала, веселилась и даже спала под одной крышей. Мой мир рухнул, который и без того в течение нескольких недель существовал из одного лишь маленького Кальтенхусена и горстки его жителей.
В принципе, я знала теперь не намного больше, чем до посещения больницы. Ни о событиях в ночь аварии, ни о часах перед этим, я не узнала больше того, что уже и так знала. Разумеется, теперь я знала, что могла полагаться только на саму себя и свои собственные ответы. Это, в свою очередь заставляло меня не сдаваться. Я больше не буду довольствоваться половинчатыми объяснениями.
Несколькими неделями раньше я попросила Пьера, чтобы он узнал для меня, в какое заведение был помещен отец Юлиана. То, что он до сих пор не дал мне никакой информации и, наверное, надеялся, что я забыла об этом, подходило под общую картину. Не долго думая, я сделала короткий звонок Фриде Шойненвирт, оператору бензоколонки и давнего друга семьи Моргенрот и сразу получила желаемый адрес.
Учреждение «Причал» находилось всего в нескольких кварталах от клиники и я сразу поехала туда. Когда у стойки регистрации я поинтересовалась, могу ли навестить Ханса Моргенрота, администратор протянула мне руку.
— Вы родственница?
— Нет, скорее, хорошая знакомая.
— Тем не менее, мои искренние соболезнования.
Ханс Моргенрот заснул и не проснулся примерно час назад, вскоре после того как полиция сообщила ему о смерти сына. По сведениям его санитара Торбена Шлейхера, чиновники не были уверены в том, понял ли он их вообще. Очевидно, он хорошо все понял. Его смерть уничтожила одну из без того немногих возможностей, которые у меня еще оставались, чтобы узнать о произошедшем четыре месяца назад. И о произошедшем двадцать три года назад. С другой стороны, я была рада, что смерть Ханса Моргенрота была мягкой и быстрой после того, как он узнал о печальной судьбе своего сына. Должен ли он был еще дальше томиться жизнью, которая больше ничего ему не предлагала?
Торбен Шлейхер странно нервировал меня. Мы обменялись только несколькими предложениями и, когда я хотела с ним попрощаться, он сказал:
— Могу я поговорить с Вами наедине? За чашкой кофе?
— Конечно. О чем пойдет речь?
— О вашей сестре.
Торбен Шлейхер и я сели на берегу канала в ресторане, недалеко от «Причала», который к полудню хорошо посещался. Я по-прежнему ощущала тошноту, поэтому заказала чай из лекарственных трав, а Торбен капучино. Молодой человек выглядел подавленным, будто понес личную потерю.
— Вы давно знали господина Моргенрота? – спросила я.
— Четыре года. Я был ответственен за него с того дня, как начал здесь работать, ― он ненадолго остановился. – Ответственный, это звучит так… отстраненно. Я любил Ханса больше, чем двух своих дедушек.
— Это заметно. Как долго он был в приюте?
— Почти десять лет.
— Красивый дом, светлый и чистый. Что-то в этом роде в Германии называют «Ухоженным», я полагаю.
Я попыталась улыбнуться, чтобы немного развеселить Торбена, но он на это не отреагировал. На самом деле, в тот момент я думала только о том, о чем он хотел со мной поговорить. Слишком много произошло за последние двадцать четыре часа с тех пор, как я поехала с Пьером на открытие выставки. Из-за обилия больших вопросов уже не оставалось места для маленьких.
Пока официант подавал на стол напитки, мы молчали. Торбен играл ложкой в молочной пене. Потом он неожиданно поднял на меня свой взгляд.
— Я виноват, — сказал он.
— Виноват? В чем?
— Во всем.
Я ждала более подробного объяснения, но так и не дождавшись, спросила:
— Во всем? Даже в плохих отметках PISA18, недостатке квалифицированных рабочих и землетрясении в Японии?
— В том, что все это произошло таким образом. Если бы я не был настолько глуп, ваша сестра еще была бы жива, и вам не пришлось бы так страдать столько месяцев.
Он настолько энергично отодвинул от себя чашку с капучино, что содержимое пролилось под тарелку. Я решила оставить свои ироничные замечания при себе и дала Торбину время, в котором он нуждался.
Через полминуты он начал снова. Немного волнительным, совершенно несчастным голосом он объяснил мне, что уловкой заманил Сабину на Пёль, где она сначала встретила Ханса Моргенрота, а затем начала расследовать исчезновение Юлиана.
— Я знаю, что Вы сейчас скажете: что это еще далеко не повод чувствовать себя виноватым, и что ваша сестра по доброй воле решила расследовать дело.
— Так и есть. Если я правильно вас поняла, то вы полагаете, что авария и расследование Сабины связаны.
— Да.
— Как вы пришли к такому выводу? Вы видели мою сестру еще раз после первой встречи?
— Нет. В этом-то все и дело! – взволнованно воскликнул он. – Она говорила мне, чтобы я не впутывался в это дело. Но я этого не сделал. Я позвонил Вам.