У Сецуко не проходил понос, правая часть ее тела стала белой до прозрачности, левая половина была как один сплошной струп. Когда он мыл сестренку морской водой, она кричала от боли. Он отвёл ее к доктору на станции Сюкугава. "Ей надо лучше питаться, вот в чём дело" – сделал вывод доктор, прикладывая стетоскоп и тут и там. Доктор не выписал ей никакого лекарства. Питание – это белое мясо, рыба, яичный желток, сливочное масло, а может быть еще и витамины для детей? Когда-то, возвращаясь из школы, он ел шанхайский шоколад, присланный отцом; когда у него случалось расстройство, он натирал на терке яблоко и пил сок, отжатый через тряпочку. Кажется, это было давным-давно, но еще два года назад у них было всё…нет, даже два месяца назад мама варила сливовое варенье с сахаром, открывала жестянки с крабами, со сладким желе, которое он отказывался есть, говоря, что не любит сладкого; а был еще званый обед, когда подавали нанкинский рис. Он тогда выбросил свою порцию, придумав отговорку – мол, плохо пахнет. И неаппетитные вегетарианские блюда в Обакусян, Манбукудзи. И шарики из гречихи, которые он в первый раз даже не смог проглотить…всё это теперь казалось сном.
Сецуко так обессилела, что даже не таскала с собой куклу – ту самую. Раньше она брала ее с собой повсюду, и куклина голова болталась туда-сюда при ходьбе. А теперь ее руки и ноги, черные от грязи, были куда полнее, чем сестренкины. На набережной Сюкугавы дети присели передохнуть. Человек неподалеку грузил на тележку брикеты распиленного льда. На дороге осталась ледяная стружка от его пилы. Сейта подобрал ее и смочил сестренке губы. "Проголодалась?" "М-м…" "Что бы ты сейчас поела?" "Темпура и сасими, и токоротен…" Когда-то давно у них был пёс, Белл, и Сейта иногда втихаря скармливал ему темпура, которую он терпеть не мог. "А еще?" – даже говорить о любимой еде, вспоминая ее вкус, было лучше, чем ничего. Однажды они ходили в театр в Дётонобори и на обратном пути, в Маруман, ели говяжий бульон с ломтиками отварного мяса. На порцию полагалось только одно яйцо, но мама отдала ему своё. Китайская пища на черном рынке в китайском секторе – туда они ходили с папой. Жареные помидоры с карамелью-амэ поверх. Жидкая карамель тянулась, как нитка. "Она что, испортилась"? Я был просто озадачен, а люди кругом смеялись. Как-то раз я стянул леденец из подарочного набора. Я частенько тырил у сестренки молочный порошок. И корицу из леденцовой лавки…а как-то, во время экскурсии, я отдал половинку яблока бедному однокласснику, у которого с собой были только лимонные дольки. Леденцы Глико… ну ладно, хватит". Сестренке надо лучше питаться. Мысль об этом не отпускала ни на минуту, приводя его в ярость от беспомощности. Снова водрузив сестру на спину, он вернулся в убежище.
Наблюдая, как Сецуко валяется в голодном полусне с куклой в руках, он отчаянно думал: "отрежу себе палец, дам ей напиться крови…черт…если только один отрезать, большой разницы не будет, а ее мясом накормлю…" "Сецуко" – сказал он вслух, "пора бы разобраться с твоими волосами". Только сестренкины волосы полнились жизненной силой – росли с каждым днем, и становились все гуще. Усадив девочку перед собой, Сейта заплел три косички. Он мог бы набирать насекомых пригоршнями – так она завшивела. "Сейта…спасибо". Когда волосы были уложены, ямы глазниц проступили еще отчетливее. Какие мысли бродили в ее голове? Пошарив рукой, она подобрала с земли два камешка. "Сейта, угощайся," "Чего?" "Обед…" - произнесла сестренка более внятно, собравшись с силами – "а чай ты будешь? И еще я приготовила тебе соевого творога, я тебе положу на тарелку" – словно играя в дом, она выстроила в линейку комья земли и камни, "Пожалуйста, угощайся. Разве ты не хочешь есть?"
В полдень, 22 августа, Сейта пошёл окунуться в резервуар, а вернувшись, нашёл Сецуко мёртвой. Девочка усохла до кожи и костей. Последние два или три дня она уже не могла говорить, и даже не стряхивала крупных муравьев, ползающих по лицу. Только по ночам она, казалось, наблюдала за мерцанием светлячков. "Вверх ползут, вниз ползут, оп, встали" – бормотала она мягко. За неделю до того, военные официально признали поражение в войне. "А что же с объединенной флотилией!?" – закричал Сейта. "Так их давным-давно потопили, в живых никого не осталось" –уверенным тоном сказал стоявший рядом старик. Выходит, и папин крейсер потоплен?… Он брёл по улице один и всё смотрел на смятую отцовскую фотографию, его неотъемлемую часть. "Папы тоже нет…папы тоже нет…" Он почувствовал реальность отцовской гибели - куда сильнее, чем маминой, разом теряя всю твёрдость сердца – то, что поддерживало на плаву и его, и Сецуко; с этого момента ему стало абсолютно всё равно, что с ними будет. Всё же, ради Сецуко, он обошел окрестные кварталы, мусоля в карманах банкноты в десять иен, взятые из его сбережений. Наконец, он купил цыпленка за 150 иен – рис уже продавался втридорога, по 40 иен за один сё. Он пытался заставить сестренку есть, но та уже не могла проглотить еду.