По национальной дороге прокатили к западу два флотских грузовика. Человек в кузове, в форме ополченца, орал в мегафон: "…два прямых попадания, но бомбы не разорвались. Думал, мне удастся их оттащить, но они брызгали напалмом во все стороны, так что…"
Мальчик примерно его возраста говорил своему приятелю: "Собираемся у национальной школы Микаге - все, кто из Каминиси, Каминаки, Ихиридзуки…" Это было название городского района, где жил Сейта. Мысль, что его мама, возможно, укрылась в школе, толкнула его и заставила спуститься по насыпи под звуки новых взрывов – огонь, охвативший руины, пока бушевал бесконтрольно. Дорога была не такой уж узкой, но жар огня раскалил ее, не давая пройти. "Давай подождем здесь немного! – сказал он Сецуко. Та словно дожидалась момента, пока он заговорит: "Я хочу пи-пи!" "Ладно, слезай" – он опустил ее на землю и отвел в кусты, повернув лицом к зарослям. Струя мочи брызнула с неожиданной силой. Он подтёр сестру полотенцем. "Снимай капюшон, теперь уже можно". Сестренкино личико было сплошь чумазое, от сажи. "С этого края не запачкано…" – он смочил край полотенца водой из фляжки и вытер ей лицо. "У меня глазик болит". Должно быть, от дыма, ее глаз покраснел, налившись кровью. "Вот придем в школу, тебе промоют глазик". "А где мама"? "Она в школе". "Я хочу туда". "Легко сказать.. туда не пройдешь - все еще слишком жарко". "Я хочу в школу". Сецуко заплакала – не капризничая, и не от боли, а каким-то странно взрослым голосом.
"Сейта! Ты уже видел свою маму?" – голос принадлежал девушке из дома напротив, уже миновавшей тот возраст, когда выдают замуж. Она нашла их на школьной спортивной площадке, где, по настоянию Сейты, санитар из медицинского корпуса снова промывал глаз Сецуко. Они уже отстояли один раз, но глазик всё не унимался, и они встали в очередь снова. "А?" "Иди скорее, она ранена". Не успел Сейта попросить соседку, чтобы та побыла с Сецуко, как она быстро добавила: "Мы присмотрим за ней. Там довольно страшно, но ты ведь не плакса?" Что за участливый тон, разве они друзья? Неужели с мамой стряслось что-то серьезное? Сейта оставил очередь и прошёл по школе, в которой он проучился шесть лет, в знакомый медицинский кабинет.
Чан для мойки, наполненный чем-то кровавым. Человек в гражданской униформе, лежащий ничком – недвижимый, бездыханный. Женщина с оторванной штаниной, вся в бинтах. Не зная, о чем спросить, он просто молча стоял – пока его не углядел господин Обаяси, управляющий их квартала. "А-а, Сейта, мы тебя искали. Ты в порядке?" Он положил руку ему на плечо. "Пойдем". Чиновник вывел его в холл, и, зайдя снова в кабинет, вынес медицинский ящичек со множеством отделений. Открыв ящичек, господин Обаяси вынул перстень, обернутый в марлю и распиленный в том месте, где его снимали с пальца. "Это ведь перстень твоей мамы, так?"
Тяжелораненых сносили на первый этаж, в кабинет труда. Отдельно, в крошечном закутке, лежали умирающие. Вся верхняя часть маминого тела была одной сплошной повязкой, руки - как обернутые бинтами бейсбольные биты. Лицо тоже скрыто под бинтами, лишь чернели провалы на месте глаз, носа и рта. Кончик носа – в точности как глазурь на обжаренном тесте. Он с трудом узнал мамины штаны, прожженные насквозь во множестве мест. И знакомые тапочки цвета верблюжьей шерсти. "Она наконец-то уснула…мы бы ее отправили в госпиталь, если бы хоть один из них уцелел. Я пытаюсь найти что-нибудь. Госпиталь Кайсей в Нисиномии, кажется, не сожгли". Это была скорее кома, чем сон - ее дыхание все время сбивалось. "У моей мамы больное сердце, ей можно дать лекарства?" "Ну, я спрошу у врача" – он кивнул головой в знак согласия, но Сейта понимал, что на самом деле это означало полную невозможность. Мужчина, лежавший рядом с мамой, с каждым выдохом пускал кровавые пузыри из ноздрей. Девочка в школьной блузке вытирала их полотенцем, ее взгляд бродил по комнате туда-сюда - возможно, то, что она видела, было невыносимым для нее. На другой стороне комнаты лежала женщина с оторванной ногой, оголенная ниже пояса, пах прикрыт куском марли. "Мама" – позвал он тихо, совсем не чувствуя, что это - на самом деле его мать. И, как бы то ни было, Сецуко нуждалась в заботе.