Его прогнали прочь, чтобы не путался под ногами. К ночи кремация завершилась, и Сейта получил на руки ящик с маминым именем, начертанным углем –совсем буднично, словно суточный паёк. В коробке лежала кость от фаланги пальца – удивительно белая, а ведь дым был таким черным и густым. Теперь он понял, зачем на мамино запястье повесили железную бирку.
Уже совсем стемнело, когда он вернулся в дом в Нисиномии. Сэцуко играла с маминым колечком и мраморными шариками, вскарабкавшись с ногами на матрас. "Маме все еще плохо?" – "Ну да, ее ведь ранило, когда был воздушный налет". "Может, она не будет больше носить это колечко, ведь она отдала его мне, да?" Коробка с костью уже была спрятана в шкафчике над полками, но вдруг ему в голову пришла странная идея: не надеть ли колечко на белую кость? Стараясь избавиться от наваждения, он сказал Сэцуко: "Это ценная вещица, давай-ка ее отложим".
Сейта не мог знать, что его мама заранее перевезла в Нисиномию часть пожитков - одежду, постельное белье, сетку от москитов. "Хорошо живете, флотские: если уж переселяетесь, так непременно на грузовике" – высказалась по этому поводу вдова, но так, что никто бы не заподозрил сарказма в ее словах. Она показала ему вещи, сложенные в углу гостиной и накрытые тканью с арабесками. В плетеном коробе отыскалось все, от нижнего белья Сецуко и Сейты до маминой будничной одежды. Кимоно с длинными рукавами лежало в одной коробке с платьями европейского кроя. Запах нафталина будил воспоминания.
Им выделили комнату с тремя циновками возле входа. Статус лишенца давал право на пайку: рис, лосось в банках, говядина, отварные бобы. Когда руины выгорели дотла, им показалось, что они вовсе и не жили здесь: таким ошеломляюще маленьким оказался их участок. Однако, продукты в закопанной жаровне уцелели. Одолжив большую тачку, он потратил сутки, чтобы вывезти всё. Ему приходилось перебираться через четыре реки - Исию, Сумиёси, Асию, Сюкугаву. Складывая привезенное у входа в дом, он снова услышал, как вдова бурчит: "Семьи военных, ага. Богатые. Кто б еще так жил…". Фраза была повторена несколько раз. С того дня, вдова единолично распоряжалась их имуществом: банку маринованных слив она даже отнесла соседям. Водоснабжение все еще не наладили, так что Сейта, с его юной силой, таскал вёдра с водой из колодца, в трехстах ярдах от дома. Дочка вдовы получила освобождение от мобилизации и сидела дома, присматривая за Сецуко.
У колодца он иногда встречал жену соседа. Сам сосед где-то воевал, а жена ходила под руку со студентом из университета в Киото, в белой квадратной фуражке и с голым торсом. О них много судачили. Сейта и Сецуко также заслужили свою долю вдовьего сочувствия, олицетворяя кротость и смирение: конечно же, папа – младший лейтенант флота, мама погибла при бомбежке.
По соседству был пруд, где по вечерам надрывались лягушки-быки. Берега глубокого ручья, бежавшего из пруда, заросли сочной травой, и на кончике каждой травинки мерцал светлячок. Сейта протянул руку и огонек засветился между его пальцев. "Не упусти" – сказал он сестренке. Заполучив жучка, она сжала его изо всех сил и, конечно, раздавила: только резкий запах, щекотавший нос, остался на ладони. Ночи в июле приносили глубокую, бархатную темноту: это была всё та же Нисиномия, но, сидя на склоне холма, они видели всё совершенно иначе: бомбежки, казалось, относились к другому миру.
Раньше они с мамой отправляли письма отцу на адрес флотской базы в Куре, и однажды, возвращаясь с почты (ответа снова не пришло), он упросил маму зайти в банк. Теперь он припомнил адрес: банк Кобе, отделение Роккё. Сейта сходил туда и выяснил, что их накопления составили всего семь тысяч иен. "Когда мой муж вышел в отставку, ему выплатили семьдесят тысяч иен вознаграждения" – дулась от важности вдова. "Юкико был всего лишь в третьем классе, но ты бы видел, с какой грацией он приветствовал главу компании; и они все хвалили его за усердие, моего мальчика". Вдова очень гордилась своим сыном.
Сейта с большим трудом укладывал сестренку спать – иногда она кричала во сне, словно в испуге, и будила брата. Из-за этого Сейта постоянно не высыпался, получая новую порцию упреков. Всего за десять дней были съедены сливы из стеклянной банки, обезвоженные яйца, сливочное масло. Спецпаек для лишенцев тоже был съеден. Когда рацион стал наполовину состоять из соевых бобов, ячменя и проса, вдова выразила подозрение, что пришлые дети покушаются на долю ее семейства – все дети едят помногу. С этого момента, подавая на стол трижды в сутки, она одним энергичным движением вычерпывала весь отварной рис, который, в итоге, доставался ее дочери. В миски Сецуко и Сейты лился жидкий отвар с плавающей по поверхности овощной ботвой. Иногда звучала фраза, вероятно, в муках совести: "Моя девочка трудится на благо страны, ей надо хорошо питаться, пусть ест вволю". С кухни порой доносился скрежет – это вдова отдирала подгоревший рис от днища кастрюли. В такие минуты Сейта не мог не думать о чем-то еще – только о подгоревшем рисе, ароматном, хрустящем, о его вкусе, услаждающем рот; вместо того, чтобы злиться на вдову-скупердяйку, он только и делал, что глотал слюни. Квартирант-таможенник знал чёрный рынок, как свои пять пальцев. Он положил глаз на дочку вдовы, и, завоевывая ее расположение, таскал в дом мясные консервы, мёд, лососину…