"Давай сходим на море?" – сказал сестре старший брат в один ясный день посреди сезона дождей. Сейта беспокоился о здоровье Сецуко: у сестренки была тепловая сыпь. Купание в морской воде, безусловно, пошло бы ей на пользу. Никто не знал, как ее детское сердце смирилось с разлукой, но она очень редко говорила о маме - только цеплялась за старшего брата, намного больше, чем раньше. "М-м, это будет здорово".
До того, как началась война, они каждое лето снимали жилье в Сума. Оставив Сецуко на пляже, он запросто доплывал до буйков, обозначавших рыбачьи сети. На пляже был чайный домик, где они пили амазаке. Вдвоем, они цедили напиток с имбирным запахом. Вернувшись, Сецуко запихивала в рот истолченные в порошок пшеничные проростки, приготовленные мамой. Девочка давилась, все ее личико было в крошках. "Помнишь, Сецуко?.." – начал было он, но не закончил фразу: ни к чему сестренке размышлять на эту тему.
Они шли к пляжу вдоль ручья. По прямой асфальтовой дороге тут и там неспешно катили телеги – эвакуированные везли багаж. Пухлый очкарик в школьной фуражке тащил к своей повозке огромную кипу книг; его лошадь вяло помахивала хвостом. Повернув направо, они вышли на набережную реки Сюкугава у кофейни Пабони. Вдоль дороги торговали растительным желатином в сахарной обсыпке: тут они слегка задержались. Кондитерская Юххайм в Санномии работала почти до последнего дня – еще за полгода до того, как объявить о своем закрытии, кондитеры выставляли на продажу свои чудные пирожные, и мама как-то купила им одно такое. Владелец кондитерской был евреем. В 1940 году очень многие евреи-беженцы нашли приют в Акаясики, возле Синомары, где Сейта учил арифметику. Евреи были еще молоды, но все, как один, бородаты. В четыре часа пополудни они выстраивались в шеренгу возле бани; даже летом они не снимали плащи из плотной материи, а один из них, хромой, носил туфли на одну ногу. Вскоре всех евреев арестовали и отправили трудиться на фабрики. Сперва заключенные, потом студенты, потом рабочие по найму, потом штатные служащие и кадровые рабочие – все должны были трудиться на фабриках. Дюралевые портсигары и бакелитовые линейки, безусловно, помогали стране выиграть войну.
Набережная реки Сюкугава незаметно перешла в огороды. Посадки огурцов и тыквы стояли в цвету. Не встретив никого, брат с сестрой добрались до национальной дороги. За пролеском, под камуфляжной сеткой, виднелся учебный биплан – орудие предстоящей последней битвы за милую отчизну. Было тихо. На побережье не было никого, кроме старухи с ребенком – они набирали воду в бутылки, чтобы добыть морскую соль. "Раздевайся, Сецуко". Сейта обмакнул полотенце в воде и принялся протирать сестренкины плечики и ножки, покрытые красной сыпью. "Тут холодно…" Они бы могли ходить в баню, недалеко от дома вдовы, но каждый раз, выходя из темноты бани, где до него смывал с себя грязь кто-то еще, он чувствовал себя так, словно вовсе не мылся. Свет не зажигали, соблюдая затемнение.
Он снова поглядел на сестренку: раздетая, бледнокожая, Сецуко походила на папу. "Что этот человек делает? Спит?" Сейта глянул вниз, и возле низкой водоотбойной стенки, разглядел труп под соломенной циновкой. Наружу торчали непомерно распухшие ступни, ужасного вида. "Не смотри туда. Скоро вода согреется, мы пойдем и поплаваем. Я тебя научу".
"Если мы пойдем плавать, мы проголодаемся". С недавних пор, Сейте, как и его сестре, стало трудно переносить голод – до такой степени, что, выдавив угри на лице, он машинально тащил в рот их содержимое. У них еще были деньги, но Сейта не обладал житейской мудростью, и не знал, где и что покупать на черном рынке с выгодой для себя. "Давай попробуем половить рыбу". При удаче они бы словили рыбную мелочь, на худой конец – набрали бы морской капусты, но удача не пришла – только гнилые саргассы сиротливо болтались между волн.