— То одно, то другое, — сказал Пол Мэнтон, — да к тому времени, когда Нэн Хоган встанет на ноги, она не узнает собственного дома.
Миссис Пол Мэнтон было до того не по себе из-за Нэн Хоган, что в один прекрасный день она совершила путешествие в Бохерлахан и нанесла визит в больницу.
Нэн Хоган встретила ее скептически и, воспользовавшись возможностью, излила на нее немало новых жалоб на Килбег, которые она копила в тишине больничной палаты.
Однако, когда миссис Пол Мэнтон откашлялась, исподволь осмотрела палату, наклонилась над Нэн Хоган и принялась шепотом излагать ей новости, взгляд единственного глаза Нэн Хоган затвердел и посуровел, и губы сжались в тонкую ниточку.
— Она до сих пор в твоем доме, Нэн, и такая гордая, словно в ее власти весь Килбег, — завершила свой рассказ миссис Мэнтон.
— Трусливый Килбег, — в конце концов печально прошептала Нэн Хоган, — трусливый Килбег.
— Не надо винить Килбег, — возразила миссис Мэнтон.
Нэн Хоган медленно обвела палату единственным глазом и остановила вопросительный взгляд на покрасневшем лице миссис Мэнтон.
— Похоже, — произнесла Нэн Хоган, — вас там была целая деревня, один сильнее другого, и какая-то пигалица одолела всех! Значит, стоит женщине заболеть, и любая мошенница с большой дороги может завладеть ее домом! Уходи, вон отсюда!
Вздохнув, Нэн Хоган отвернулась к стене.
Миссис Пол Мэнтон всеми силами пыталась успокоить и утешить ее, но Нэн Хоган продолжала лежать лицом к стене. «Я больше не хочу видеть Килбег, — повторяла она, — и никого из его жителей тоже».
Когда миссис Мэнтон вышла из больницы, она вытерла пот с лица.
«Лучше бы мне не приходить сюда, — мысленно произнесла она. — Незачем было добивать Нэн Хоган».
Всю ночь Нэн Хоган пролежала лицом к стене. Но утром она вдруг села на кровати, и, когда поглядела кругом, лицо у нее было как будто совсем другое. На нем не было ни живости, ни подвижности, в глазах не горел воинственный огонь. Не прошло и полчаса, как в Бохерлаханской больнице была засвидетельствована сцена, опровергшая все медицинские теории и научные резоны. Сестры милосердия с ужасом наблюдали, как Нэн Хоган слезла с кровати и попыталась пройтись по палате. Ее немного покачивало, когда она встала в своей ночной рубашке, а потом она ухватилась за изголовье кровати. Сестры бросились ей на помощь и уговорили ее лечь обратно. Однако каждые полчаса Нэн Хоган вновь поднималась «попрактиковаться в пляске», как сказала одна из больных. Ни монашки, ни сестры милосердия не могли ничего поделать с Нэн Хоган. Она хочет вновь дать силу ногам, сказала она, и собирается действовать по-своему. Три дня Нэн Хоган удивляла врачей и мучила сестер, но на третий день она уже могла ходить.
— Мне пора домой, — объявила она, — и если на Небесах есть справедливость, я больше никогда не попаду сюда. Я буду драться со всем Килбегом от дома Мэри Хики до моего собственного дома, если они опять задумают вызвать за мной карету.
Па Клун возвращался из Бохерлахана и взял с собой Нэн Хоган, когда она вновь вышла в большой мир. Нэн уселась на мешке с сеном и с неудовольствием глядела на знакомые места, пока они добирались до Килбега. Ни словом не обмолвилась она с Па Клуном, но все равно у Па на лице было необыкновенное выражение — возможно, скрытого удовольствия. Он высадил Нэн возле дорожки к ее дому. По деревне они проехали, не вызвав шума, хотя люди выбегали из своих домов и окружали Нэн, жали ей руки и радостно здоровались с ней. Однако над всем этим громыхал голос Нэн.