Вдруг вдали послышалось нестройное пенье, кто-то испуганно бросился в ворота, раздался топот, мимо фонаря пробежали люди огромного роста, свирепого вида, вооруженные так, что, казалось, больше ничего, кроме пушки, добавить нельзя: в руках у них были мушкеты, на боку кривые сабли, за поясом пистолеты, кинжалы. Мастер-месяц замер: неужели грабители орудуют здесь средь бела дня? Однако ничего как будто не случилось. Спрятавшийся грек снова показался на улице. – «Что это за люди?» – спросил мастер-месяц. Грек ответил, что это сулиоты, принятые на службу архистратегом для готовящегося похода на Лепанто. – «На Лепанто?» – сокрушенно переспросил мастер-месяц. Он знал что сулиоты – албанское племя. Слово архистратег он слышал уже во второй раз. Вначале подумал было, что это какое-то местное должностное лицо, и только теперь догадался, что так, очевидно, называют здесь полоумного лорда. «Архистратег так архистратег», – решил он и направился домой: завтра с утра надо будет устроиться получше, а затем начать поиски работы. По инструкции он должен был найти себе в Миссолонги какое-нибудь занятие, не вызывающее ни у кого подозрений. – «Это вам будет легко», – пояснил рыжий подполковник, – «там теперь люди на вес золота».
Спал он плохо: жесткая постель, скверный воздух, оленья шкура отнюдь не спасала от клопов, все врут люди. Голова была тяжелая. Ему казалось, что у него жар: «Так и есть! В первый же день заболел малярией! Еще издохнешь здесь, и похоронить будет некому!» Раза два мастер-месяц вставал, принимал, больше наудачу, лекарства из аптечки. За перегородкой храпели люди. Он чуть не заплакал, думая о своей жалкой, бездомной жизни. Все же в третьем часу он заснул.
С утра настроение у него стало лучше. День был солнечный, почти как в Италии. Мастер-месяц проверил себя: нет, кажется, не заболел. Решил, что позавтракает в городе: не может все-таки быть, чтобы не было ни кофеен, ни кабачков, – верно, вечером, при плохом освещении, не нашел, или не был на главной улице. Ему и не хотелось еще есть. Он снова прошелся по городу: в самом деле, какая-то скверная Венеция, везде вода! Спросил, где живет архистратег, – очень бойко выговорил это слово. Байрон жил в доме Капсали,[16] стоявшем между площадью и каналом, или лагуной, или черт знает чем еще: везде вода.
Мастер-месяц еще погулял, стараясь ориентироваться в городке. Кое-где на заборах висели объявления: люди приглашались на работу. В большинстве предложения были неинтересные. Только одно показалось ему заслуживающим внимания. В арсенал требовались счетоводы, надсмотрщики, приемщики, грузчики, рабочие. Он задумался. Ему не очень хотелось работать в арсенале. Однако случай был заманчивый: пункт для наблюдения за экспедицией Байрона как будто прекрасный. – «Где тут арсенал?» – нерешительно спросил он прохожего. – «В серале, вон там», – ответил тот и ткнул в воздух пальцем. Мастер-месяц направился к большому, окруженному высокими стенами строению. У ворот стоял часовой с огромным мушкетом. – «Это какое здание?» – для верности справился мастер месяц у проходившей старухи. – «Сераль паши». – Часовой засмеялся. – «Был сераль паши, а теперь нет ни паши, ни сераля. Это арсенал», – сказал он и, поставив мушкет к стене, стал раскуривать трубку. – «Экая скотина!» – подумал с искренним возмущением мастер-месяц, – «хороши порядки у архистратега!»
Ему все меньше хотелось работать в арсенале, в котором курят трубку часовые. Однако он вошел во двор. Никто ни о чем его не спрашивал. Пропуска не требовали. Грязь на дворе была невообразимая. Старательно обходя огромные лужи, мастер-месяц вошел в первое строение. Там за столом сидел молодой человек в очках, очевидно принимавший на работу. Перед ним выстроилось несколько простых людей испуганного, просительского вида. Мастер-месяц смиренно занял место в очереди. Молодой человек всем говорил на ломаном греческом языке: – «Нам сейчас нужны счетоводы, надсмотрщики, приемщики, грузчики, рабочие. Вы по-английски понимаете?» Получая неизменно отрицательный ответ, произносил тоже как заученный урок: «Тогда в рабочие. Работать от шести до шести, два часа на обед. Работа начнется 4 февраля. Плата»… Плата здесь, очевидно, считалась хорошей: все тотчас с видимым облегчением соглашались. «Народ бедный», – думал сочувственно мастер-месяц. «Чем от турок освобождать, их бы накормить».
Когда дело дошло до него, он сказал, что говорит немного по-английски, и хотел было объяснить правдоподобнее, откуда такие познания: «Я уроженец»… – но молодой человек, не слушая, радостно переспросил: – «Говорите по-английски?» – и тотчас перешел на английский язык, на котором, впрочем, объяснялся не очень хорошо, с сильным немецким акцентом. – «Люди, владеющие английским языком, нам очень нужны, очень. Надо работать спешно: готовится поход на Лепанто. Считайте себя принятым». – «На какую же работу? Я в рабочие не желаю идти», – сказал внушительно мастер-месяц. – «Мы вас, конечно, и не возьмем в рабочие. Знаете что: не будем сейчас сговариваться точнее. Скоро приедет начальник арсенала, сэр Вильям Парри. Он с вами сговорится. Не будем пока уславливаться и о жаловании. Мы вас не обидим. Но считайте, что с настоящей минуты вы приняты к нам на службу. А если вам нужны деньги, то я могу вам дать задаток». – «Нет, зачем же? Когда условимся», – сказал с достоинством мастер-месяц, удивляясь все больше: «Хоть бы о чем спросили: может, я шпион? может, я хочу взорвать арсенал?» – «А не согласились ли бы вы поселиться здесь в серале?» – осведомился молодой немец, видимо чрезвычайно обрадовавшийся говорящему по-английски человеку, – «из нас, кроме меня, никто по-гречески не говорит, и постоянная нужда в переводчике. Я просто не могу отлучиться ни на минуту. Если бы вы согласились переехать, мы могли бы вам выдать экстренную сумму, подъемные, что ли? Комната, разумеется бесплатная. Здесь у нас уже есть и кантина». Мастер-месяц на минуту задумался: жить в этом здании несомненно лучше, чем в избе, но все-таки арсенал – вечная опасность взрыва, или чего-нибудь такого? Он сообразил, однако, что риск одинаковый ночью и днем, – ночью, пожалуй, даже меньше риска. С другой стороны, платить не надо. Сразу, кроме жалования от рыжего, выходил дополнительный заработок, вероятно, порядочный, да еще бесплатное помещение. «Если подъемные, то может быть, я переехал бы, хоть это связано для меня с немалыми расходами. Но разрешите прежде взглянуть на комнату». – «Вам сейчас покажет маркитантка», радостно сказал немец.
Он три раза хлопнул в ладоши и вопросительно уставился на дверь, – не вошел никто. Похлопал еще, – по прежнему никого не было. Молодой немец рассердился, вышел, оставив нового служащего в своем кабинете. «Все секреты могу узнать», – с удовольствием подумал мастер-месяц, бегая глазами по комнате: «Какие тут у них, впрочем, могут быть секреты!» За дверью послышался гневный голос немца. Затем он появился в сопровождении маркитантки. Это была молодая, невысокая, полная женщина, с очень приятным, матового цвета лицом, с вздернутым носом, с широко расставленными черными глазами. На ней был цветной халат не первой свежести; через плечо было переброшено цветное полотенце. «Миленькая», – подумал мастер-месяц. Инстинкт, почти никогда его не обманывавший, сразу ему подсказал, что может выйти дело, хоть надо соблюдать должную осторожность. Он вежливо поклонился. Маркитантка улыбнулась, – улыбка у нее была тоже очень приятная, – и повела его. – «Мы пройдем через мастерские, так ближе», – сказала она, направляясь в главное здание. Мастер-месяц пошел за ней, осанисто переваливаясь. – «Да, особых предосторожностей в этом арсенале не принимают»… Он ахнул: такая грязь была в мастерских. – «Здесь жили сулиоты», – пояснила с улыбкой маркитантка. Они прошли через большой зал, куда-то свернули, вышли в другой двор и направились к небольшому строению. – «А тут что такое, милая?» – спросил мастер-месяц, – «ведь это, кажется, бывший сераль?» – «Тут был гарем паши», – ответила стыдливо маркитантка. – «Ай, ай, ай, гарем?» – игривым тоном переспросил мастер-месяц, – «а как вас звать, красавица?»
16
На месте дома, в котором умер Байрон, теперь, по словам писателя-очевидца, находится «а public and very promiscuous latrine. «Английский турист испытывает чувство позора», – говоритя Никольсон.