— Мисс, — сказал Элмер, — они были не до конца машинами. По крайней мере, это можно сказать про нашу модель. У нее был искусственный мозг, который находился в контакте с мозгом человека. В мозг машины, которую создавал я, было заключено сознание нескольких людей. Я не знаю, ни кто они, ни сколько их было, хотя всем на стройплощадке было известно, что они — быть может самые крупные военные специалисты, пожелавшие продлить себе жизнь для того, чтобы нанести врагу последний удар. Искусственный мозг в союзе с человеческим мозгом…
— В нечестивом союзе, — бросила Синтия.
Элмер метнул на нее быстрый взгляд и опять уставился на костер.
— Пожалуй, вы правы, мисс. Однако вы не представляете, что такое война. Война — возвышенное безумие, греховная ненависть, которая рождает неоправданное чувство собственной правоты…
— Давайте не будем об этом, — предложил я. — В конце концов, это могла быть не боевая машина, а что-нибудь еще.
— Что, например? — поинтересовалась Синтия.
— Не знаю, но ведь прошло десять тысяч лет.
— Да, — протянула она, — за такой срок мало ли что может случиться.
Элмер промолчал.
На гребне холма раздался крик. Мы вскочили. Наверху мелькал огонек; слышно было, как кто-то пробирается через поваленные деревья. Крик повторился.
— Эй, у костра!
— Эй, там! — отозвался Элмер. Огонек мелькал по-прежнему.
— Фонарь, — сказал Элмер. — Должно быть, те люди, которые охотились с собаками.
Мы следили за фонарем. Никто нас больше не окликал. Наконец огонек перестал мелькать и поплыл вниз по склону холма.
Людей оказалось трое: высокие, одетые в тряпье мужчины с ружьями за плечами. Один из них тащил что-то на закорках. Они улыбались, и зубы их сверкали в бликах пламени костра. Вокруг них прыгали собаки.
Остановившись на краю освещенного круга они бесцеремонно вытаращились на нас.
— Вы кто? — подал голос один из охотников.
— Путники, — ответил Элмер. — Путешественники.
— А ты? Ты ведь не человек, — последнее слово он произнес как «чолвик».
— Я робот, — сказал Элмер. — Я уроженец Земли. Меня изготовили на ней.
— Ну и дела, — заметил другой охотник. — Прямо ночь больших дел.
— Вы знаете, что это было? — спросил Элмер.
— Разорительница, — отозвался первый. — Про нее много чего толкуют. Моему прадедушке еще его папаша о ней рассказывал.
— Коль она вам показалась, — вступил в разговор третий, — можно перед ней не дрожать. Никому пока не удавалось повстречать ее дважды. Она возвращается только через много лет.
— И вам неизвестно, что она такое?
— Разорительница, — как будто это слово все объясняло.
— Мы углядели ваш костер, — сказал первый охотник, — ну и решили перекинуться словцом.
— Присаживайтесь, — пригласил Элмер.
Они уселись на корточки у костра, уперев приклады ружей в землю, а стволы уставив в воздух. Тот из них, который тащил что-то на спине, сбросил свою ношу с плеч.
— Енот, — сказал Элмер. — Хорошая добыча.
Собаки, тяжело дыша, улеглись у ног хозяев, время от времени принимаясь вилять хвостами.
Охотники ухмыльнулись, и один из них проговорил:
— Меня зовут Лютер, это Зик, а это Том.
— Очень приятно, — ответил Элмер вежливо. — Меня зовут Элмер, молодую леди — Синтия, а джентельмена — Флетчер.
Они кивнули в знак приветствия.
— А что у вас за животное? — спросил Том.
— Его зовут Бронко, — сказал Элмер. — Он механический.
— Рад познакомиться с вами, — сообщил Бронко. Они уставились на него во все глаза.
— Наверно, мы кажемся вам странноватыми, — хмыкнул Элмер. — Мы прилетели с другой планеты.
— Да нам, в общем-то, без разницы, — сказал Зик. — Мы увидели ваш костер и решили заглянуть на огонек.
Лютер сунул руку в задний карман брюк и вытащил оттуда бутылку. Он помахал ею, предлагая выпить. Элмер покачал головой.
— Не пью, — объяснил он.
Я сделал шаг вперед и взял у Лютера бутылку. Приспело время выйти на сцену и мне; до сих пор в разговоре с нашей стороны участвовал только Элмер.
— Шикарная штука, — подмигнул Зик. — Старик Тимоти муры не гонит.
Вышибив пробку, я поднес бутылку к губам и отхлебнул. Я чуть не задохнулся и с трудом удержался от кашля. Самогонка обожгла мне внутренности. Ноги мои стали ватными.
Охотники, ухмыляясь во весь рот, внимательно наблюдали за мной.
— Знатная вещь, — похвалил я, сделал еще глоток и вернул бутылку хозяину.
— Леди? — осведомился Зик.
— Для нее будет слишком крепко, — сказал я. Тогда они принялись за дело сами. Я не спускал с
них глаз. Они снова протянули бутылку мне, и я не стал отказываться. В голове у меня зашумело, но я твердил себе, что страдаю на благо общества. Ведь кому-то же из нас надо перенять язык охотников.
— Повторим? — спросил Том.
— Попозже, — сказал я. — Попозже. Мне не хочется оставить вас без «горючего».
— Оно у нас не последнее, — усмехнулся Лютер, похлопав себя по карману.
Зик отцепил от пояса нож и пододвинул поближе тушку енота.
— Лютер, — распорядился он, — набери-ка прутьев для жаркого. Мясо у нас есть, выпивка тоже, и костерок славный. Гуляем, ребята!
Я искоса поглядел на Синтию. Побледнев, она широко раскрытыми от ужаса глазами следила за тем, как нож Зика вспарывает белое брюшко енота.
— Эй, — окликнул я ее, — не берите в голову. Она одарила меня вымученной улыбкой.
— А утречком, — проговорил Том, — потопаем домой. Чего зазря в темноте ноги ломать? Завтра у нас большой праздник. Вам обрадуются, вот увидите. Ведь вы идете с нами, верно?
— Конечно, — сказала Синтия.
Я посмотрел на Бронко. Он застыл в напряженной позе, выставив напоказ все свои сенсоры.
8
Он провел меня по полям, где пригибались к земле колосья и золотились на солнце тыквы; он продемонстрировал мне сад с немногими необобранными еще плодовыми деревьями, готовую к работе коптильню, сарай, в котором хранили всякого рода металлический утиль, курятник, помещение для инструментов, кузницу и амбары; я увидел жирных свиней, которых откармливали лесными желудями на убой, я полюбовался на коров и овец, что паслись на высокой луговой траве; вдосталь нагулявшись, мы уселись на верхнюю перекладину шаткой изгороди.
— Как давно вы тут живете? — спросил я. — Не лично вы, а люди вообще.
Он повернулся ко мне. Морщинистое лицо, кроткие голубые глаза, благообразная седая борода до груди — ни дать ни взять деревенский патриарх.
— Глупости спрашиваете, — сказал он. — Мы тут всегда жили. По всей долине люди селились с незапамятных времен. Живем мы вместе, семьями. Иногда попадаются бирюки, но таких раз-два и обчелся. Кое-кто уходит — от добра добра искать. Нас немного, но так оно и было искони. То женки не рожают, то детишки не выживают. Говорят, кровь у нас дурная. Не знаю; слухов ходит без числа, досужие языки чего только не болтают, а вот как правду ото лжи отличить?
Он уперся пятками в нижнюю перекладину изгороди и обхватил руками колени. Пальцы у него были по-стариковски скрюченные, острые костяшки, казалось, вот-вот прорвут кожу. На тыльной стороне ладоней отчетливо проступали синие вены.
— А с Кладбищем вы уживаетесь? — поинтересовался я.
Он ответил не сразу; он с первых слов произвел на меня впечатление человека, который сначала думает, а потом говорит.
— Да вроде бы, — отозвался он наконец. — Они, черти, все ближе подбираются. Ходил я туда пару раз, толковал с этим… ну как его…
Он нетерпеливо прищелкнул пальцами.
— С Беллом, — подсказал я. — Его зовут Максуэлл Питер Белл.
— Точно, с ним самым. Толковал я с ним, да ни до чего мы не договорились. Он скользкий как угорь. Улыбается, а чего — кто его разберет? Он хозяин, а мы — так, мелкота. Я ему говорю: вы наседаете на нас, сгоняете с насиженных мест, а в округе полным-полно заброшенных земель. А он мне: мол, своей землей вы тоже не пользуетесь. Ну, я отвечаю, что, дескать пускай мы не пашем, но жить-то нам надо; к тесноте мы непривычные, нам простор подавай. А он меня спрашивает, есть ли у вас право на землю. Я говорю: какое-такое право? Вы мне ваше право докажите. Мекал он, мекал, да так ничего путевого и не сказал. Вот вы, мистер, вы человек пришлый; может, вам известно, есть ли у него право на нашу землицу?