— Не думай, что это блажь. Хотя, можешь думать и так. Я ведь не говорил, что я собираюсь искать в Эзмиле?
Велион покачал головой.
— Я собираюсь найти тело своей дочери. Или то, что от него осталось. Она была могильщицей. Может быть, ты её знал? Её звали Элаги.
Ощущение было похоже на то, когда камень прилетает в голову — яркая вспышка, после которой всё поплыло, затуманилось, стало одновременно огромным и маленьким. Несмотря на это, внешне Велион не отреагировал, не дрогнул ни один мускул на его лице. А если и дрогнул, то вряд ли Альх заметил это в неверном свете костра.
— Нет, — солгал могильщик после короткой паузы. — Откуда ты знаешь, что она пошла в Эзмил?
— Она сама сказала. Она… — Альх замолчал на несколько секунд. — Знаешь, я, наверное, расскажу всё с начала, хочется поплакаться старику… тем более, ты могильщик, а значит, поймёшь Элаги. Попробуй понять и меня.
Велион молчал. Его пальцы время от времени сжимались, хоть он и пытался себя контролировать. Это могло показаться подозрительным, но Альх должен был привыкнуть к тому, что могильщик отмалчивается в ответ. А его пальцы не видно. Да и мало ли из-за чего он может нервничать.
— Элаги была моей младшей дочерью, — сказал купец. — Мы с женой всегда потакали ей, хотя этого и не было видно, давали больше свободы, чем старшему сыну. На самом деле она была любимой дочерью. Мы с женой накопили прилично добра, чтобы выдать её замуж за купца или даже мелкого дворянина. Когда ей исполнилось шестнадцать, она отказалась выходить замуж, хотя партия была более чем приличная. Сына-то я женил в пятнадцать на двадцатилетней дочери рыцаря, с которой переспал весь папенькин замок, а замок-то был не маленький… Но ничего, он у меня хват, этой зимой жена скончалась, оставив крепенького карапуза, которому уже стукнуло четыре, а он даже насморком ни разу не болел. Заболела она, сам понимаешь, этим жутким туберкулёзом. Я-то тело видел только на похоронах, но один из слуг сына по секрету сказал, что туберкулёз прошёл очень остро, так остро, что на животе образовалась рана. Впрочем, это только слухи, на теле во время похорон ничего заметить было нельзя, да и тесть, ети его мать, ничего не хотел видеть, у него были долги… до смерти дочери. Сын, кстати, уже нашёл невесту, тоже дворянку, ведь его положение уже это позволяло. Но мы сейчас не о нём.
Четыре года назад на своё восемнадцатилетие Элаги купила эти… перчатки. Я к тому времени уже начал конкретно намекать ей на то, что стоит присмотреться к двум парням… Но она решила сделать всё по-своему. Когда она принесла эти чёртовы перчатки мне и сказала, что она теперь могильщица, я посмеялся, сказал, что всё это сказки, что никакого проклятья на перчатках нет, никуда её не потянет. Но на самом деле я испугался. Так испугался, что решил нанять мага, чтобы тот снял с неё проклятье, если оно на самом деле окажется на перчатках. Но маг отказался работать, даже аванс вернул. Сказал, что моя дочь обречена. Тогда я решил закрыть её дома, но жена настояла на том, чтобы отпустить её. «Девочка перебеситься», сказала она мне. Ну что ж, подумал я, пусть перебеситься, пройдёт пара месяцев, и я насильно выдам её замуж, а там уже ей будет не до могильников. Пусть будет несчастна, зато будет жива. Но Элаги не перебесилась. Через две недели она собралась со мной в деловую поездку. Я тогда обрадовался, как раз в том городе жил один из потенциальных женихов… Я и не знал, что она взяла с собой перчатки. Она убежала во время одной из ночных стоянок, там был небольшой могильник — наполовину сгоревший город. Меня тогда разбудил охранник… я думал, что убью его. Всю оставшуюся ночь я думал, что сойду с ума от страха. Но Элаги всё-таки вернулась, как раз в то время, когда я уже сам собирался идти на её поиски. Она была чумазой, взмыленной… и счастливой. В тот раз она приволокла пару каких-то безделушек, которые удалось продать за две с половиной марки. Она гордилась этим заработком.
После этого она начала уходить сама. Иногда не появлялась по три-четыре месяца, и каждый раз мы думали, что она больше не вернётся. Но она приходила. Отъедалась, лечилась, пару недель отдыхала, нянчилась с племянником… И снова уходила. Мы с женой поседели за эти четыре года. Но мы радовались тому, что она хотя бы возвращалась к нам, а не проводила всё время в своих странствиях.
А прошлым летом она пришла из очередного похода раненой. Рана не была серьёзной, ей повредило чем-то лицо. Тогда я решил, что больше не отпущу её никогда… но отпустил. Она ушла осенью, в октябре, сказав, что идёт в Эзмил. Плёвое дело, исхоженный вдоль и поперёк могильник, нечего беспокоиться, сказала она. В конце ноября она пообещала вернуться. Ещё сказала, что проживёт с нами всю зиму. Я радовался, как ребёнок, думал, что за зиму, может быть, она остынет, решит остаться, найдёт себе молодого вдовца. Но…